распространение наркотиков, тем самым хочу сокрушить человечество, поразив его чумой в виде дегенератов и выродков общества! — Элнер ударила рукой по столу. — Я была вынуждена согласиться с ним, признать его точку зрения, иначе я выглядела бы лгуньей и лицемеркой… поскольку, естественно, я согласна с ним, что криминальное поведение и разные отклонения надо контролировать…
— Псионов, вы хотите сказать? Того, что их почти никуда не принимают на работу, уже не достаточно? Не достаточно того, что их глушат наркотиками, если поймают на использовании пси-способностей при совершении ими преступления? Страйгер хочет, чтобы их накачивали химической дрянью с самого момента рождения. Вот почему ему понадобилось, чтобы дерегуляция прошла на голосовании. Вот почему он хочет пролезть в Совет Безопасности. Тогда он сможет загнать псионов в гетто, тюрьмы, свалить в груду хлама, а потом отнять у них право дышать… — Голос мой сорвался. Так уже случилось с гидранами… с моей мамой. Теперь Страйгер жаждет, чтобы это случилось со всеми, кто носит в крови хоть один-единственный ген Гидры, даже если этот один — утопленник в море хромосом. Знаю я, что ему надо… Знаю. Я прокашлялся: — Вы упомянули, что псионы достойны того, чтобы о них судили, как об остальных — один к одному. Я было подумал, что вы верите в это. Вы могли бы надавить на него, победить его…
Да, она могла бы, но после выступления Страйгера, где он назвал меня бандитом и предателем, не захотела. Страйгер прав. Те же мысли, то же отвращение, чувство измены и крушения всех надежд, которые я видел в уме Джордан.
— Вы сами виноваты.
— Половина его слов — ложь. Вы поверили Страйгеру, даже не потребовав от него доказательств. Вчера я думал, что вы… — У меня сжались кулаки. — Почему?!
— Потому что сказанное им о псионах — правда, — отрезала Элнер. — Они умственно нестабильны, социально опасны, наносят вред себе и окружающим. — Элнер думала о Джули, обо мне — о единственных встретившихся ей в жизни псионах. Но Элнер втемяшила себе в голову стереотип: все псионы — бродяги, выродки, главные преступники. И мы только подтвердили это. — Возможно, они немного успокоятся, если их… сила будет под контролем… — Теперь Элнер ни за что не взглянула бы мне в глаза. Часть ее знала, что сказанное — неправда или около того; что ее слова отрицают все, во что, как представлялось Элнер, она верила. Но перебороть себя Элнер была не в состоянии… и чувство вины только придавало ее негодованию силы.
— Это то, что Джули и Зибелинг пытаются сделать, — сказал я, стараясь не вытягивать щупальца к ее мозгу, не заставлять ее видеть. В моем положении это было бы самым последним делом. — Научить псионов контролировать свой Дар. Как Зибелинг сделал со мной и Джули. Вот способ, как удержать их от беды. Псионы — не животные…
— Если бы вое псионы полностью контролировали свои способности, то возникло бы искушение использовать их против других. Власть — самый сильный наркотик. Вы работали на террориста Квиксилвера, — дундела Элнер, повторяя за Страйгером, как попугай. В глазах ее горели воспоминания. — Он парализовал бы ФТУ и разорвал бы Федерацию на части, если бы его не остановили…
— И каким образом, вы думаете, ФТУ остановило Квиксилвера?
Молчание. Элнер не знала.
— Они использовали псионов! Зибелинга, Джули, меня и кучу других. Так я встретил Джули. Вот чем я занимался на Синдере, на рудниках ФТУ. Спросите Джули… — Элнер даже этого не знала. Все, что ей было известно, все, что они запомнили, это то, что псион-террорист в одиночку чуть не превратил в руины целую Федерацию. — Квиксилвер — не одиночка, — сказал я. — Он не был чем-то вроде сумасшедшего бога. Его поддерживала куча командиров. Вот как Страйгер. Но мы остановили его — Джули, Зибелинг и я. — Я поднял кулак. — Я собственноручно убил Квиксилвера. Я ощутил, как он умер внутри меня. Вот почему я не могу больше использовать свой Дар, пока так не накачаюсь наркотиками, что забуду его боль. — Слезы брызнули у меня из глаз так неожиданно, что я не успел сдержаться. Они обожгли лицо, как кислота, словно не появлялись многие годы, с того самого момента, когда, убив, я понял, что сделал — с ним, с собой. Когда я заглянул в мой собственный мозг и увидел дыру, абсолютное ничто, которое я сделал из другого человека с помощью телепатии и ружья: рану, кровоточащую ненавистью и ужасом, рану, которая никогда не затянется. Когда я понял, что разрушил Дар, уже ставший моей жизнью. Что я вернулся на то же место, откуда ушел. Слепой, одинокий, ползущий в никуда… Я вытер глаза, сдерживая рыдания… ничего не чувствуя.
Элнер в шоке смотрела на меня с выражением благоговейного ужаса на лице — так смотрят где-нибудь в Куарро на пронзительно кричащих и проклинающих землю и небеса погорельцев, стоящих на коленях возле пылающего дома. Если до этого Элнер и сомневалась в том, все ли выродки — сумасшедшие, то я только что начисто рассеял ее сомнения… Элнер повернулась к дверям.
— Я думаю, — пробормотала она, нащупывая на стене открывающую дверь пластину-выключатель, — что ваша работа на семью Та Минг закончена. Вы уже достаточно потрудились. — Злость и разочарование вновь прозвучали в ее голосе. Дверь открылась. — Ни при каких обстоятельствах вы не должны появляться на приеме. Сегодня вечером работает моя охрана. Они позаботятся о вас, если вы там появитесь.
Элнер ушла. Дверь скользнула на место, и я снова оказался один. Я сел, выставив лицо навстречу наступающему вечеру, ослепнув от слез. Боль ножом колола в уголках глаз. Встав, я заковылял по комнате в поисках мусорной корзины. Найдя ее, я хорошенько проблевался. После чего голове стало чуточку лучше, но руки все еще тряслись.
Я лег на кушетку. Когда слезы высохли, кожу на лице стянуло. Что, черт побери, творится со мной? Может, я заболел, может, устал… а может, начиналось это. Симптомы: мозг выедает тело, поскольку наркотики не дают мозгу есть самого себя. Тело посылает мне предупреждение, приказывая остановиться ради Бога, — я дотронулся до пластыря, сидящего за ухом. Меня только что выгнали с работы, ведь так? Мой покров сорван, так какой же смысл носить пластырь, ползать на сломанных ногах?..
Я попытался заставить пальцы сорвать наркотик. А Элнер? Кто-то все еще пытается ее убить — это ведь не изменилось. «Пошла она на фиг…» — сказал я себе. Но от такой мысли мне стало еще омерзительнее. Я превратил ее жизнь в руины. И чего я ждал от нее в ответ — благодарности? Кроме того, ведь это Брэди нанял меня и еще не выпинал с работы. Может, я должен ждать. Мне нужны деньги. Мне нужно…
Я свернулся калачиком, положил голову на твердую подушку, чувствуя, как моя злоба медленно тает, растекаясь в лужу зависти. Мозгом я чувствовал под собой все уровни особняка, ловил усиливающееся бормотание чужих мыслей — это прибывали гости.
Элнер говорила, что ненавидит приемы, что они — пустая трата времени. Вероятно, этот прием ей ненавистен больше остальных. Но я чувствовал где-то в глубине ее мозга воспоминания о том времени, когда она любила музыку и танцы, компанию лучших из лучших… когда голова кружилась от вина и смеха; когда каждое слово сверкало и переливалось, как бриллиант, а каждое чувство сливалось в музыкальной гармонии с остальными; когда она была влюблена… Я не мог удержаться, чтобы не поразмышлять о том, как чувствует себя тот, кто имеет все, что хочет, даже счастье. Недолго оно длилось у Элнер, но разве есть на Земле вечное? Я думал, что по крайней мере на один вечер мне удастся почувствовать его. Но любые воспоминания, приходящие на ум сегодня вечером, становились каменными.
Я пустил щупальца скользить в мутной воде сотни собравшихся внизу умов. Они были вместе, но каждый — сам по себе, даже в таком месте, как это. Я столкнулся с обрывками образов и эмоций, собирая их в память, как грибы в корзину: чей то взгляд, упавший на красивую женщину, усыпанную драгоценностями; неожиданный вкус свежих фруктов с источающей шоколад кожицей; запах роз и иноземных благовоний. Пульсирующая музыка, едкое недовольство, звериная похоть, когда чей-то кроваво-красный ноготь медленно провел по чьему-то /моему позвоночнику. Это было так легко, все они так слепы… Я потерялся внутри их удовольствия, огня и льда… псион.
Я сел на кушетке, выдернутый из своей подсматривающей за голыми девушками дремоты, когда мой мозг, блуждая, наткнулся на ложно открытую дверь. Но я был потерян и беспомощен и даже не пытался защитить свои мысли, поскольку знал, что ни один из этих твердолобых ничего не пронюхает. Однако этот не был твердолобым. Это был человек — вот все, что я успел заметить наверняка до того, как он засек меня и в страшной, внезапно нахлынувшей панике отрезал меня от себя. Я ринулся за ним, как фехтовальщик, наносящий укол, набрасывая сеть щупалец на море сияющих в темноте звезд — на собравшихся гостей. Но он ускользнул, погрузившись в вакуум, который вечно разделял эти звезды. Он был плох, но я — тоже. И
