Серноводские ребята подвесили у конно-спортивной базы по всем признакам далеко не свежий труп и даже не кавказца. На фоне фанерки с нагоевской идентификацией ветерок раскачивал блондина. Надпись «ФСБ» прибавили в подтверждение гуманности содеянного и к общему удовольствию: явному — боевиков, тайному — армейцев и их контрразведки.
Кто же оказал бесценную услугу?
Многие могли. Пайзулла Нагоев в должности участкового уполномоченного безвозмездно угощался в разных шашлычных, подарками его тоже баловали, шпана и воры курорт не перенапрягали, за несколько лет капитан успел надоесть и плохим, и тем, кто так себе… Написали для острастки, а может, просто сорвали злобу на подвернувшемся. Война, разбираться некогда.
Нагоеву повешенный с его именем тоже приходился во благо.
Капитан соблюдал нейтралитет и старался как бы не существовать в смутные времена. Неплохо было бы заполучить документальное тому подтверждение. Оно позволило бы сбросить и прошлое, и жуткое настоящее, заполучить шанс начать с нуля подальше от Кавказа или, ещё лучше, от России вообще. В расчете обзавестись чем-то подобным он и пробирался в родимый курортный Серноводск в составе мотострелковой вольницы, в которую превратилось, пропетляв между Ачхой-Мартаном, Валериком и Катар-Юртом, подразделение «батяни-комбата» майора Лотина.
И вот, глазам не верилось, удача валилась в руки!
Перепрыгнув через замусоренную колею, выбитую бэтээрами и «Уралами» в асфальте перед воротами конно-спортивной базы, Нагоев дворами вышел к санаторию. Предприятие было рискованным, грохнуть могли в любом огороде и у всякой подворотни. Именно по этой причине он шел хотя и в милицейской форме, но без «калаша», с одним «ТТ» и тремя «лимонками» под курткой. Ради оружия убивали быстрее. Оно денег стоило… Мужички, таившиеся в подвалах, и отвязанные воины, издергавшись в набегах, нажимали на спусковые крючки слишком поспешно.
Во дворе курортной поликлиники «батяня» присматривал за лейтенантом и прапором, приспосабливавшими танковый аккумулятор к минибасу «Форд Транзит» с надписью «Скорая». Сержант в резиновых велосипедках, зимних штанах на вате и мокрой от пота гимнастерке свинчивал с крыши проблесковую мигалку, бросая вывернутые саморезы в каску. Солдатики, стриженые под «чеченский ноль» — наголо вокруг щетины на темечке, с тщанием подвыпивших расставляли в кузове «Урала» рентгеновскую установку, компьютерное железо с проводами, холодильник, зубоврачебные кресла, диваны и бормашины.
Майор благожелательно кивнул Нагоеву из компьютерного кресла, которое выкатили для него на пандус, предназначавшийся для приема лежачих больных из кабин «скорой». С пандуса в «Форд Транзит» подавались рулоны ковровых дорожек. В ночные холода, если закататься в такие, спалось, как на печи…
Нагоев наступал и отступал со славными молодцами полторы недели. Прибившись к батальону, он ни на что не претендовал, кроме личных документов, попадавших к солдатам. За паспорт давал двести рублей. Деньги считались большими. Формально — премия, полагающаяся от грозненского управления внутренних дел. Командование в лице майора Лотина не видело причин для запрета таких сделок. Продажа боеприпасов и оружия противнику падала, если у личного состава заводились наличные. На фронте в 1996 году «Русская водка» с завода в Керамическом переулке города Владикавказа шла по десять рублей бутылка. Женщины на временной толкучке у серноводской конно-спортивной базы как раз столько и запрашивали…
Пайзулла Нагоев разок уже проморгал шанс формальной кончины — в Грозном, в здании министерства внутренних дел. Блокированная в нем агентами Департамента госбезопасности Ичкерии сотня офицеров сложила оружие под честное слово — за право выйти из осады к федералам. Нагоев придерживался собственного мнения относительно личностей, которые вызвались вести переговоры. Пока во внутреннем дворе расстреливали разоружившихся, он отлеживался под строительным мусором на чердаке, с которого спустился на второй день. Врать не пришлось: Нагоев предъявил припасенное заранее командировочное направление для участкового, приехавшего из Серноводска за инструкциями к новой власти. Вместо пули — талон на питание.
Расстрелянные в изобилии валялись на дворе… Если бы догадался подложить трупу свое удостоверение!
В столице независимой Ичкерии мужчины делились на две категории: с оружием, то есть имевшие власть, и без оружия, то есть имевшие доллары, рубли, марки и ещё что угодно для обмена на что и когда угодно. Капитану Нагоеву был угоден паспорт для женщины. Про себя он опять опрометчиво не подумал.
Через Моздок, Ставрополь и Краснодар Нагоев отправился в Новороссийск, где задолго до событий, предвидя катастрофу, купил квартиру у порта. Он снабдил жену привезенным паспортом с новым именем, в который вписали детей. Деньги имелись. Пачку долларов — настоящих, московских, не выменянных в Грозном — в фарфоровом кувшине с залитом воском горлышком жена укрыла в нише, которую выдолбил и затем заделал Пайзулла в стене детской. Семью он прикрыл надежно, на душе полегчало.
Деньги на квартиру собирались, конечно, не в Серноводске. Намного раньше.
В конце восьмидесятых Нагоев прикрывал перегон левых машин с московского Южнопортового автомобильного рынка в Грозный и Махачкалу. Дальше товар шел в Грузию или за Каспий, в Казахстан. В первопрестольной Нагоев селился в гостинице «Останкинская» среди своих. Именно там ему открылась простая, как помидор, истина: совершаемый в Москве тысячами собратьев подкоп под такой толщей, как Россия, однажды обрушится и похоронит не только их, но и всю Чечню.
Ахмат, бешир чеченской разведки в России, скупил четыреста с лишним квартир. Платил из общака, грел руки сильно. Считалось: для устройства почтовых ящиков и явок. Где бы на столько квартир набралось людей? Богатства, собираемые в России, уплывали к соотечественникам, к тем, кто расчетливее и образованнее, а через них и дальше — к людям, с кем они издавна были повязаны в Москве. Нагоев читал историю государства Московского — ясак, собиравшийся для орды, оседал у Ивана Калиты.
В ресторане «Каштан» в Тропарево на Юго-Западе Ахмат заплетал сложные узлы поборов: одни подразделения наезжали, другие предлагали защиту. Дважды Нагоев прикрывал привоз заложников — в их же собственных «мерсах» — к кухонному входу «Каштана». В второй раз заложника отконвоировали прямиком из Петербурга. Ахмат прорубал окно на Балтику.
Операция громко называлась «Петр Великий». Скапливавшиеся в Петербурге «черные группировки» и «славянские братки» подчинялись командирам-подельникам — Ахмату и Малышеву. Две крыши — две проплаты. Бандиты и патриоты. Операция «антитеррор» по согласованному на мини-уровне плану. С потерями обеих сторон, которые, конечно, обговаривались. Подогрев показушной войны приходилось оплачивать кровью мелких бойцов.
И Нагоев решил: чума на оба ваши дома! Купил однокомнатную квартиру в дачном поселке Репино на берегу Финского залива. Тыловой вариант для Новороссийска — города, квартиру в котором легко могли достать с Кавказа. И самые первые проведенные в этой квартире часы всерьез обдумывал текст анонимного донесения в ФСБ.
Работал телевизор, с экрана которого бойкий молодец объяснял, что не видит разницы между компьютером и человеком. Сознание, говорил грамотей, относится к головному мозгу так же, как программное обеспечение к электронной машине. Как «софт» к «железу». Нагоев знал, что такое «софт» и что такое «железо». Но по себе и другим, включая Ахмата и Малышева, знал также, что человек — не компьютер. Потому что люди — во всяком случае, многие, даже такие, как Ахмат и Малышев, — молятся. А молитва и есть «софт» Аллаха.
Нагоев верил Аллаху.
Аллах через передачу подсказывал: опомнись.
Нагоев не стал никуда писать. Ахмат имел людей и на Лубянке. Или, что ещё вероятнее, лубянские сами к нему ходили. Эти, если нужно или приказано, перекрестятся хоть копытом.
Пайзулла Нагоев, сказавшись больным, вернулся из Москвы в Серноводск, после которого были Новороссийск, Грозный, снова Новороссийск, опять Чечня, — и круг замкнулся: Серноводск в составе лотинской мотовольницы…
— Комбат, — сказал Нагоев «батяне» Лотину, — о гибели участкового уполномоченного следует составить протокол.
