Бочкового было угодно.
Я взглянул на свои швейцарские «Раймон Вэйл». До контакта оставалось двадцать семь минут.
Стакан с пивом русачок поставил на замызганную картонку фирмы «Хайнекен» вместе со счетом. Одежка, выходит, срабатывала. Денежным я не выглядел. С меня полагалось вперед.
Я расплатился и спросил:
— Что-то пустынно сегодня?
— Сегодня? — переспросил бармен, запихивая деньги в карман жилетки. Еще явятся…
Говорил он с сильным южным акцентом.
Мне показалось, что он напряженно пытается припомнить завсегдатая из разряда интеллигентных мастеровых и, поскольку это не получается, насторожился.
Потоптавшись, бармен вернулся к стойке, и было слышно, как постукивают кассеты, которые он перебирает возле проигрывателя, выискивая музыку для гостя. Она рявкнула, но заросший патлами русачок перехватил рев регулятором громкости и под сурдинку Высоцкий спел:
Это должно было потрафить моим вкусам. Полагалось пригорюниться. Я и пригорюнился, поскольку причин для дурного настроения хватало. Во-первых, я не предугадал жесткой опеки с утра. А возможно, и ночи. Усман, стреляный воробей, что-то учуял, потому и высылает дочь, не хочет светиться. Или, проделав домашний анализ, сожалеет, что проглотил мою дешевую наживку и выплевывает ее?
Во-вторых, на старте операции я допустил серьезный сбой, позволив втянуть себя в «технически» рискованную стычку. Это — грязная работа.
Профессионально меня переигрывали. Не сладкая парочка, конечно. Их командование. Оно, ведь, могло и специально выставить «наружку» в ослабленном составе. Скажем, чтобы перенапрячь джигита и русачка, подставить под мои кулаки и, отсняв ролик, заиметь криминальную «компру» на залетного шпиона.
В разведке, вернее, в культуре её ведения существуют свои стили, аналогия с шоу-бизнесом здесь вполне уместна. К классике свое нынешнее исполнение порученной партии я бы не отнес. Гнал пошлятину, попсу. Без предварительных подходов ринулся разрабатывать Усмана, да ещё ночью. Казалось бы, проспавшись, утром-то мог бы избежать силового контакта с противником! Нет, впал в агрессивность, а это, как и сквернословие в беседе, — мусор, признак болезни. И уж если быть откровенным до конца, свидетельство страха.
Страх действительно подкрался ко мне. И хозяйничал в душе. Не тот тренированно легко преодолимый страх, после которого начинается раскрутка, как говорят кулачные бойцы, рук и ног. Страх из-за реальной возможности, что взялся за работу не по плечу. Страх износа. То есть, что сдаю и профессионально, и душевно. Укатали сивку крутые горки.
Лучше бы бармену не ставить пластинку Высоцкого про то, как он «лег на сгибе бытия». Потому что три месяца назад я тоже лег и тоже на сгибе, но только грязного капота наемной «копейки» лицом вниз на блокпункте станицы Галюгановской у границы между Чечней и Ставропольским краем. По контракту с Ефимом Шлайном я и там привычно «косил» под журналиста. И когда заикнулся насчет военной бесцельности позы, солдатик, натренированно пнув меня под крестец, изрек: «Благодари, папаша, Бога, что, принимая во внимание твой доисторический возраст и вероятные радикулиты, я тебя в грязь не кладу».
Доисторический возраст. Неплохо было сказано. И неплохо про это вспоминать перед свиданием с молодой раскрашенной особой, как раз входившей в кафе «XL» и не позволявшей усомниться в характере ремесла, которым кормится. Русачок явно возрадовался. Высоцкий притих на полуслове, чтобы бармен мог высказать задушевное приветствие.
Потаскуха и наемник. Идеальный тандем. Впрочем, она тоже шанс, как и орелики на рынке. Своего рода, говоря военным языком, танк, за которым, хотя и наглотаешься пыли, но до траншеи противника добежишь. Вполне оправданный спутник прикрытия при возвращении в гостиницу.
Поскольку в руках она держала мой шарф, оставленный с попугаем, я сказал:
— Это я вас жду. Здравствуйте, Ляззат. Присаживайтесь…
Заросший любезник, порывшись в фонотеке под прилавком, запустил на проигрывателе, словно мы все снимались в кинокомедии, танго «Жалюзи», что переводится с французского как «Ревность».
Она капризно ждала, когда я помогу ей снять лисью шубку. Внешне облезлую, на самом деле — тонированного оттенка, поднимавшего цену вдвое.
Ни свитера, ни джинсов, ни кроссовок. Высокая и стройная, ладно сложенная, да и черная юбка, хотя и мини, подшита на уровне, исключающем желание усмехнуться. В глубоком декольте розоватой кофточки с объемами, которые в Легионе называли «переполненный балкон», переплетались три или четыре золотых цепочки. На одной лежал, именно лежал, а не висел, крест, возможно, из тех, которые не удалось уберечь Володиньке в Никольской церкви. Усевшись, она замысловато переплела под прозрачной столешницей ноги в черных колготках так, будто у неё были две пары коленей.
— Мне чай, больше ничего, — сказала она. — Вас зовут?
— Ефим, — представился я.
Бармен и без команды уже заваривал на стойке в стеклянной посудине с сетчатым поддоном и поршневым устройством «Английский завтрак» из свежей пачки.
Ляззат не положила на столик сигареты и зажигалку. Она не нуждалась в том, чтобы вертеть что-то в пальцах и глубокомысленно пускать дым, прикрывая напряжение, досаду, никчемность или скуку. Замшевая сумочка, повешенная на спинке стула, не напрягала ремешок в натяг. Однако, шубка мне показалась увесистой. Карманы от железа не пустовали.
Уселась она, как для деловых переговоров — с противоположного края столика, не рядом. Овальное азиатское лицо, удлиненные глаза, подпорченный западной примесью рыхловатый короткий нос, пухлые губы. Косметика плохо скрывала крупноватые поры на коже. В особенности на левой скуле, вокруг бородавки.
Отчего же отец сказал про неё — «моя дочь», да и мать, говоря про Усмана, произнесла «его дочь», почему не «наша дочь»?
Об этом я её и спросил. Она рассмеялась, показав великолепные зубы.
— Усман подобрал меня в детском доме, шестилетней, ещё до своей женитьбы. Так что, я, конечно, и Усманова дочь, и не Усманова дочь.
— А что чувствуете сами?
— Усманова дочь, — сказала она и опять рассмеялась.
Ее чай вкусно пахнул. Она грела о стеклянный сосуд, торжественно перенесенный барменом со стойки на столик, пальцы с фиолетовым маникюром.
Я вдруг подумал, что она только носит обличье шлюхи. И порадовался, что не купился на маскировку.
Мы уже не были единственными клиентами. Трое русских рассаживались, не сняв курток-пилотов, за столиком у входа. Они курили и громко разговаривали между собой и с барменом.
— Место русское, мне кажется, — сказал я.
— Да не совсем, Константин приехал из Баку…
— Из Баку?
— Убежал от азербайджанцев… да влип здесь.
— С приезжими такое всюду случается.
Отпивая из сосуда, она опускала веки, жмурилась. Еще не подняв их после второго глотка, Ляззат спросила:
— Вы нуждаетесь в помощи?
