фугас. Пить его было возможно, но затруднительно, и мы разбавляли его лимонадом в пропорции один к одному. Получившаяся смесь именовалась «Буратино в Анапе». Накрывала она дико и сразу. Странно, что никто не додумался выпускать её в промышленных масштабах — в ту пору, на волне алкогольного дефицита, возникали самые удивительные алкогольные «гибриды». Да… Чего не сделаешь ради науки!
Между тем становилось уже по-настоящему жарко. Прохожие были снулые. Дважды нас догоняли поливальные машины, но все заворачивали: на проспекте Ленина и на Сибирской (бывшей Карла Маркса) меняли дорожное покрытие, там тарахтела техника и чернели раскопы. В проломах виднелся старый асфальт — четыре-пять слоев. Надо же, а я и не замечал, как глубоко погрузились дома. Меня пошатывало. Танука шла молча, не глядя по сторонам, изредка хваталась за жужжащий телефон, читала SMS и что-то строчила в ответ — ни разу не заговорила и ничего не отправила первой. Минут через десять мы были уже возле пединститута, на перекрёстке Сибирской и улицы Пушкина.
Михалыча несло.
— Кстати, а вот: обратите внимание на угол здания, — как заправский экскурсовод, говорил он, указывая на первый корпус — Видите, где вход? Что это, как не замковая башня? Две стены, шатровая крыша, круглые бойницы наверху…
— Это слуховые окна.
— Можешь называть как хочешь, суть от этого не меняется. А на другой стороне улицы? Прямо напротив? А? Нет, вы только посмотрите!
Мы с Танукой дружно повернули головы и вперились в зелёное здание с угловой башенкой, увенчанной крутым чешуйчатым куполом, похожим на еловую шишку.
— Типичная навесная бойница! — прокомментировал Михалыч. — И что характерно — аккурат напротив первой. Если оборонять въезд в улицу, лучшей позиции не найти.
Тьфу, пропасть!.. Да что за человек такой Михалыч — из любой мухи раздует слона! Я сто раз проходил мимо этих зданий и ни разу ничего не замечал, ни о чём таком не задумывался, в любое другое время просто не обратил бы внимания на его слова, но сейчас мне почему-то стало не по себе. Я протянул руку за спину и пошевелил пальцами:
— Танука, дай глотнуть…
Пальцы ощутили холодок отпотевшего пластика. Я глотнул — малость полегчало, круги перед глазами исчезли.
— Если вы не против, сделаем крюк, а? — предложил Артур. — Спустимся немного к Каме, я вам ещё кое-что покажу, пару мест, это очень интересно, вот увидите.
— Идём? — Я посмотрел на Тануку.
— Всё равно делать нечего, — поддержала меня та. Башни подстерегали нас везде — на Кирова, на Ленина, на Комсомольском. Особенно нас заинтересовало здание без вывески и номеров между домами номер двенадцать и шестнадцать на улице 25-го Октября, у Оперного театра; со стороны оно казалось классическим замком, выстроенным по всем канонам фортификационного искусства, исключая разве что пробитые в стенах окна.
— А знаете, что здесь? — спросил Артур, выдержал паузу и торжественно объявил: — Управление ФСБ! И посмотрите на башни: такие же, как в пединституте! Зуб даю, их проектировал один человек.
Мы молчали. А Михалыч раз за разом совал нос в записную книжку и называл новые адреса:
— Сибирская, сорок десять, — дом с угловой башенкой. Компрос, сорок девять, — дом, фланкированный башнями по обеим сторонам. Там же, напротив — дом номер сорок восемь, здание Горэнерго — просто огромная башня! На Белинского, возле пожарной части, построили башню с часами, а зачем? До сих пор не знаю, что за антенна установлена на здании банка «Уральский финансовый дом» на Ленина, а зданию лет тридцать… А что нагородили на крыше по Карпинского, семьдесят семь, — это вообще не опознать! И знаете, я заметил: если около старого здания с башней строят новую высотку, она тоже обязательно будет с башней! Бот здание областного центра медицинской профилактики, на Пушкина, восемьдесят три, оно тоже с башней. Но как только её заслонили дома, чуть ниже сразу выросло другое здание — высоченное, с башенкой, куполом и шпилем в виде кадуцея.
Мы как раз проходили мимо одного такого здания. Танука сделалась до странности задумчива. Артур достал камеру и сделал несколько снимков, а пару раз уличил момент и щёлкнул нас. Я сделал вид, что ничего не происходит. Танука только покосилась на него и снисходительно улыбнулась.
— Ну, хорошо, убедил, — сдался я, когда мы уже почти стояли на пороге мастерской. — И что ты думаешь по этому поводу?
— Я? — растерялся Артур. — Ничего я не думаю. Что тут можно думать? Скажу только, что башни всегда строят для двух вещей: для наблюдения и обороны.
— Наблюдения за кем и обороны от кого? — ехидно осведомился я. — Здесь войны-то ни разу не было!
— Почему не было? Была. Гражданская. Между прочим, — снова оживился он, — вы обращали внимание, как в Перми мало зданий эпохи тридцатых-сороковых? У нас ведь до сих пор полно деревянных домов, и это не исторические памятники — обыкновенные бараки, избы… Это потому, что в Перми в Гражданскую Красная армия потерпела самое сильное поражение. Сокрушительное! Здесь Колчака хлебом- солью встречали. Не знал? А вот! Когда красные оставляли город, склады Нобеля разгромили, нефть вылилась в Каму, в реке вода горела… Уйма народу из Мотовилихи ушли с Колчаком. Помните фильм про Чапаева? Психическую атаку помните? На самом деле в психическую ходили вовсе не капелевцы, а наши рабочие, мотовилихинские и ижевские. Они воевали под красным флагом «за советы без коммунистов», с белыми повязками. Это в девятьсот пятом здесь были бои с самодержавием, а позже в Мотовилихе осталась только снившаяся рвань, голозадые люмпены. Остальные, кто сумел, сбежали за границу. Советская власть этого Перми так и не простила. Указание было: ни копейки не давать на строительство! Само слово «Пермь» в верхах старались не произносить, при первой возможности переименовали в Молотов — это когда у нас завод построили, авиамоторный, и молчать уже нельзя было. Даже если писатели упоминали о Перми, то выводили его под другими именами: у пастернака — Курятин, у Каверина — «город М.»… И Чехов, кстати, Антон Палыч, именно его описывал как город, из которого пытались вырваться Три Сестры. До сих пор про нас в столицах слыхом не слыхали, путают с Пензой. А мы так и живём: идёшь, идёшь — бац! — деревня посреди города! Нетронутая почти. Не строят!
И надо было поспорить с Михалычем, да не хотелось. Видел я эти дома. Кто их не видел? Жильцы не просыхают, зато все стены снаружи исписаны: «SOS спасите наших детей износ 200 %». Причём SOS написано наоборот (читается «гог»), а износ — то ли у дома двести процентов, то ли у детей. С историей не поспоришь. Свердловск в те годы строили, и очень активно, Челябу тоже, Магнитку и Березники — вообще с нуля построили, а Перми боялись как огня. Храмы позакрывали, большой кафедральный собор отдали под картинную галерею, Федосьевскую церковь превратили в овощехранилище, а церковь Казанской Иконы Божией Матери — в трансформаторную будку. Помню, меня потряс нечеловеческий цинизм, с которым на фреске Рериха они выбили Богоматери глаз и ввинтили в дыру крюк с изолятором. Хотя, это ладно, такая катавасия в РСФСР творилась повсюду, да и картинная галерея — не самое страшное, что большевики проделывали с храмами. Но всё это меркло по сравнению с тем фактом, что на месте кладбища почётных жителей города, рядом с кафедральным собором они устроили зоопарк. Это уже верх глумления. Могилы сровняли с землёй, памятники снесли, их не остановило даже то, что там похоронен дед Ленина, известный земский врач Израиль Бланк. Какая власть, в какой стране, когда могла решиться на такое? А главное — зачем? В голове не укладывалось. До того зоопарк находился в Балатовском лесу — там до сих пор стоит тройная кирпичная арка входа — и никому не мешал.
— Да нет, уже строят, — без особой охоты возразил я, занятый своими мыслями. — Просто властям положено всех обеспечивать жильём при расселении, а те надеются на новые квартиры и прописывают у себя всех родственников, человек десять-двадцать. В итоге дело тянется и тянется. Ни одна сторона не хочет уступать.
— Что ж ты так плохо о людях думаешь? Не все же так делают.
— Все. Другое дело, что всякие дельцы обманом людей выселяют к чёрту на кулички, не выплачивают компенсацию, запугивают… Обман против обмана.
— Откуда ты знаешь?
Настала моя очередь выходить из себя.
