Баранов принялся подсчитывать пробоины, продолжая удивляться счастливому возвращению флагманского экипажа. В его практике подобного еще не было.
Подъехал на эмке взволнованный Жаворонков.
— Что случилось, Евгений Николаевич?
Преображенский доложил о неудачном полете.
— В общем, не повезло нам на этот раз, товарищ генерал, — заключил он короткий доклад.
— А по-моему, очень даже повезло, товарищ полковник, — сказал Баранов. Прилететь на разбитой машине… Только больших пробоин я насчитал шестьдесят четыре!
Жаворонков обнял вконец расстроенного полковника. Сказал:
— Старший инженер прав. Вы сделали больше, чем могли, Евгений Николаевич. Ведь главное для нас — сохранить жизнь людей. Так что примите мое поздравление с успешным завершением полета!
Второй полет по маршруту для майора Щелкунова протекал необычайно буднично и спокойно. Только штурман майор Малыгин иногда вносил незначительные изменения в боевой курс, ориентируясь по островам Готланд и Борнхольм, темными размытыми пятнами проплывающими под крыльями.
— Тезка, подходим к береговой черте, — услышал Щелкунов в шлемофоне голос штурмана. — Сейчас начнется…
— Ничего, проскочим, — ответил Щелкунов и взглянул на высотомер: стрелка стояла на отметке 6200 метров. Дышалось легко, хотя кислородная маска и стесняла движения.
Летчик и штурман были тезки по имени и отчеству — и тот и другой Василий Иванович, и друзья в шутку называли их дважды тезками. Щелкунов и Малыгин такому обстоятельству даже были рады, это подчеркивало их дружескую близость.
А стрелок-радист старший сержант Масленников, гордясь своими майорами, добавлял, что их экипаж состоит из одних Иванычей, потому что сам он был Александром Ивановичем.
— Тезка, справа по курсу Штеттин! — доложил Малыгин.
Щелкунов скосил глаза. Город был затемнен, но кое-где все же огоньки виднелись. «Тоже мне, маскировка…»
Все повторилось, как и в первом полете: нервно задергались прожекторные лучи, захлопали разрывы зенитных снарядов. Так будет продолжаться целых полчаса, разве что зенитки замолкнут, потому что в небе начнут рыскать скоростные ночные истребители, просверливая темноту своими острыми лучами-кинжалами. Если попадешься в этот луч, трудно будет уйти из него; истребитель выплеснет на тебя весь свой смертоносный огонь. Но спасение дальних бомбардировщиков в том, что вероятность попасть в свет истребителя не очень велика.
— До цели десять минут, — услышал в шлемофоне Щелкунов голос штурмана.
Впереди по курсу уже вырисовывались контуры большого города. И тут правый мотор словно поперхнулся. Не угодил ли в него осколок от зенитного снаряда? Снова чихнул двигатель. Щелкунов прибавил газ. Мотор загудел нормально, но потом опять остановился. «Этого только еще не хватало!» Щелкунов выжал газ до отказа, а двигателю как будто недоставало воздуха, он работал с перебоями. «Может быть, перегрев?» Перебои стали все чаще и дольше, наконец мотор заглох совсем.
— Что будем делать, тезка? — с тревогой спросил летчика Малыгин.
Самое разумное — это немедленно освободиться от бомбовой нагрузки, затем развернуться на обратный курс и попытаться на одном моторе дотянуть до Сааремаа. Но цель так близка, — всего в трех- четырех минутах лета. Дотянуть до нее можно, правда, придется идти со снижением. Бомбы предназначены для заводов Мессершмитта, и они обязаны сбросить их туда.
— Идем на цель! — сказал Щелкунов. Штурман и стрелок-радист понимали, на какой риск пошел командир, и молчаливо одобрили его решение.
Не затем же они столько пролетели, чтобы сбросить бомбы на предместье Берлина!
Последние минуты Щелкунову казались вечностью. ДБ-3ф летел со снижением. Но ниже 4500 метров спускаться нельзя: наткнешься на аэростаты заграждения. «Скорее, скорее, скорее», — торопил он время.
— Тезка, цель под нами! — крикнул Малыгин.
— Сброс!
Бомбы пошли вниз. Машина облегчена. Немедленно разворот на обратный курс. За эти минуты самолет снизился до 5000 метров. И все еще медленно снижается, хотя бомб уже нет. Щелкунов потянул штурвал на себя, но напрасно: бомбардировщик не слушается. Справа, слева, внизу, вверху — хлопающие темно-дымчатые шапки от зенитных снарядов, отчетливо видимые на фоне лучей прожекторов. Но Щелкунов их не видел, его глаза были устремлены на приборную доску, и в первую очередь на стрелку высотомера, которая медленно сползала влево. Высота уже 4500 метров. Летчик сбросил кислородную маску. Лицо мокрое от пота, ресницы слипаются, пот застилает глаза.
Высота 4000 метров. Усилия Щелкунова напрасны, машина не подчинялась ему, шла на снижение. И скорость на одном моторе невелика. Кажется, из зоны зенитного огня никогда не выберешься.
Стрелка сползла на цифру 3000. А до береговой черты еще далеко, Молчит штурман Малыгин, молчит стрелок-радист Масленников. Они понимают, что попали в очень тяжелое положение. Вся надежда на командира. Только от него зависит спасение.
2500 метров. Снижение продолжалось. В какой уже раз пытался Щелкунов вывести самолет в горизонтальный полет. Но не слушается ранее послушная машина!
— Под нами береговая черта! — прервав тягостное молчание, доложил Малыгин.
Щелкунов это почувствовал сам: прекратили огонь вражеские зенитные батареи, остались сзади мечущиеся в злобном вихре лучи прожекторов. Посмотрел на высотомер: стрелка сползла к цифре 2000.
Летчик сильно потянул штурвал на себя, прижав к груди. Что это? Стрелка больше не падает влево! Значит, машина перешла наконец в горизонтальный полет. Отпустил штурвал, и стрелка вновь угрожающе поползла вниз. Снова прижал его к себе — стрелка остановилась.
Только в таком положении самолет и будет лететь горизонтально, без снижения. Но хватит ли сил несколько часов вот так удерживать машину? Ведь скорость упала, и до Асте придется добираться дольше обычного.
Щелкунов потерял счет времени. Заныли от напряжения руки, мускулы взбугрились от чрезмерной натуги, будто налились тяжелым свинцом. Но пальцы цепко держали штурвал, разожмешь их, — и машина опять пойдет на снижение. Мысленно он прикидывал расстояние до аэродрома и в душе ругал штурмана, что так долго не называет точку нахождения ДБ-3ф в воздухе.
— Находимся на траверзе Пиллау… Вышли на траверз Мемеля, — монотонно тянул Малыгин. Он нарочно не переговаривался с командиром, понимая, что ему невыносимо тяжело и любое невпопад сказанное слово окончательно выведет его из себя. А в создавшихся условиях он один лишь сможет дотянуть самолет до острова.
— Находимся на траверзе Либавы… Выходим на траверз Виндавы…
Уже давно светло. Справа огненная полоса раскаляла небо. Вот уж и солнечные лучи, вырвавшись из плена ночи, пошли гулять-играть по горизонту. Они ощупывали каждое облачко, обдавая его розовой краской, и устремлялись дальше, ввысь, к темному еще зениту.
От однообразного напряженного положения у Щелкунова онемели руки, они были как чужие. Кружилась голова, все тело стало непослушным, тяжелым, точно на плечи взвален непосильный груз. Но менять положение нельзя. Только так еще и можно продолжать горизонтальный полет.
«Немного уже осталось», — успокаивал себя Щелкунов. Но что это, левый мотор вроде поперхнулся? Показалось… Нет, двигатель действительно захлебывается. Все повторялось, как и с правым мотором. Перегрев! «Тяни, тяни, милый. Остались уже пустяки. Что тебе стоит? Тяни. Не подводи нас», — мысленно умолял он левый мотор. Даже бросило в жар, точно лицо обдало кипятком. Взглянул вниз — море. Но вдали уже вырисовывалась кромка берега.
Левый мотор в последний раз глотнул бензина и заглох. Скорость начала падать. В кабинах наступила гнетущая тишина.
— Черт возьми! — выругался Щелкунов. — Неужели все?!
Вспомнил о штурмане и стрелке-радисте, болезненно усмехнулся.
