Жуга промолчал.
Стемнело. Колодец неба, полный звезд, неспешно совершал ночной коловорот. Большая желтая луна шла на ущерб. Дождь сыпал мелкой моросью, точа неровный серый снег. Повсюду было холодно и сыро.
Пес на поляне вздрогнул ото сна, приподнял мохнатую морду, с шумом втягивая воздух, бросил теплый лежак, обнажил клыки и вскочил, блестя глазами.
Вот оно!
Поджарое черное тело рванулось вперед, горящая местью душа наполнилась злобной радостью: чужак был жив, и похоже, наконец-таки оставил деревню.
Гнев вожака невольно передался остальным. Собаки заметались в темноте, ворча и огрызаясь друг на дружку, а затем в едином порыве вдруг сорвались прочь, и исчезли за деревьями.
Стая взяла след.
— Уходим мы, Атанас, — сказал Жуга, вернувшись в хату и завязывая мешок. Достал кошель и высыпал в ладонь пригоршню медяков. — Ты не серчай на нас, коль что не так было. На вот, возьми.
— Куда так много-то? — насторожился тот.
— За дело платим. Ты вот что лучше: поищи-ка старые порты да башмаки, каких не жалко для пацана этого.
— Парнишку, стало быть, с собою забираете? — посветлел лицом Атанас.
— Не след ему здесь оставаться. Да! И еще: коль спросит кто, или, там, староста вернется, скажи мол, с нами он пришел, да с нами и ушел. Да детям накажи, чтоб не болтали! Понял?
— Уж куда понятнее, — кивнул тот, — конечно, накажу. А то, чует мое сердце, болтать — себе дороже будет.
— То-то и оно… — кивнул Жуга, надел свой полушубок и направился к печи. Достал горшок с травяным настоем, разложил на столе чистые тряпки. — Дьердь! — кликнул он. — Садись поближе…
Деревню покинули засветло. Хоть и взошла уж луна, а все ж до ночи было еще далеко. Из поселян не встретился никто — деревня будто вымерла. А у околицы обоих догнала вдруг атанасова дочурка, то помладше — подбежала, запыхавшись: «Погодите! Вот…»— и протянула узелок. Жуга повернулся к своему спутнику:
— Мальчонку подержи…
Сквозь тонкую тряпицу руки ощутили теплый, крутобокий хлебный каравай. Жуга поднял взгляд.
— Мамка только из печи достала, а тятька передать велел. — Девчонка все никак не могла отдышаться. — На дорогу, сказал…
Была она смешная, щуплая, вся рыжая — в отца, с неровной бабочкой рассыпанных веснушек на лице. Смотрела прямо, с любопытством, теребила тонкую, впопыхах плетеную косу.
— Как звать тебя, красавица?
— Мара, — потупилась та.
Рука у травника слегка дрогнула.
— Вот как… — хмыкнул он. — Ну что ж, спасибо тебе, Мара.
— А правда, что он оборотень?
— Мальчишка? Нет. Конечно нет…
Найденыш так и не оправился от ран, был слишком слаб. О том, чтоб удержаться на закорках, не было и речи. Пришлось нести его перед собою на руках, благо весу в парнишке было — всего ничего. И тем не менее, пройдя от силы две версты, Жуга почувствовал, что выбился из сил.
— Дай мне, — окликнул Дьердь.
— Споткнешься…
— Ничего, авось да не споткнусь. Скажи-ка лучше, долго нам еще идти?
— Сейчас, вот только место подходящее присмотрю. Балку бы нам… овражек какой ни то.
— Зачем?
— Да так… Тревожно мне что-то костер разводить, а в овраге — все не так приметно. Опять же — и вода рядом…
Дьердь хмыкнул с сомнением, но промолчал.
Оврага, впрочем, не нашли. Уже стемнело, когда путники добрались до леса. Деревня давно уже скрылась из виду, и хоть ушли они недалеко, погони можно было не опасаться — едва ли кто из суеверных поселян решился бы идти за беглецами в этакую ночь, а если кто и взялся, то навряд ли углядел бы в чаще леса робкий огонек костра. Здесь, за деревьями, где тонкий березняк сходил на нет, и вековые ели вставали мохнатой зеленой стеной, было тихо и безопасно. Тут все еще лежал глубокий зимний снег, и Жуге стоило немалого труда отыскать сухую вешнюю поляну. Парнишку уложили на одеяло, Жуга наломал побольше сушняка, развел костер, и лишь после того, как вода в котелке закипела, улегся отдохнуть.
Дьердь откромсал краюху хлеба, сыру, протянул Жуге. Отрезал снова — для себя. Движения были точные, спокойные, не хуже, чем у зрячего. Помедлил в нерешительности.
— Как там подранок-то? — Он кивнул на мальчика. — Еще не оклемался?
— Вроде, нет, — Жуга стряхнул с рубахи крошки. — Сейчас отвар остынет, раны перевяжем. Ну-ка, помоги.
Совместными усилиями передвинули паренька поближе к костру. Жуга стянул с него заплатанный кафтан и принялся разматывать присохшие повязки. Осмотрел раны, нахмурился: «Эк заживает-то хреново…»Мальчишка шевельнулся, застонал. Открыл глаза.
— Болит… — тихо выдохнул он. Голос у него был хриплый, глухой, какой-то словно бы простуженный.
— Терпи, — кивнул в ответ Жуга. — Боль чувствуешь, значит, живой.
— Кто… ты?…
— Меня зовут Жуга. — Он завязал последний узелок и вытер руки о рубаху. Подбросил дров в костер и сел поближе. — А ты? Тебя как звать?
Парень долго молчал. Свет костра выхватывал из темноты его худое узкое лицо.
— Они… называли меня… Зимородок, — сказал он наконец.
— Они? — спросил Жуга, нахмурясь. — Кто это — «они»?
Мальчишка сглотнул и не ответил.
— Пить хочешь?
— Хочу.
Жуга поднес к его губам берестяную кружку. Парнишка жадно выпил все большими гулкими глотками и в изнеможении откинулся назад на одеяла.
— Я… поздно пришел… — пробормотал он. — Не смог один… Они придут… Ноги…
Веки найденыша сомкнулись, он задышал ровней и вскоре вновь уснул. Жуга укрыл его кафтаном и долго сидел неподвижно в молчаливой задумчивости.
— Чего там, Лис? — спросил Дьердь, уставши слушать тишину. — Чего, а?
— Да спит он, не шуми, — рассеянно ответил Жуга. — Я сонного настоя ему дал. Давай и ты тоже ложись.
Дьердь отмахнулся:
— Какой тут сон! На три дня вперед у Атанаса выспался. Я уж лучше так посижу.
— Как хочешь, — кивнул Жуга. Взъерошил волосы рукой и вдруг с размаху стукнул ею по колену. Дьердь аж подпрыгнул:
— Ты чего?
— Да не пойму никак… Ни разу не было, чтоб волколак за помощью к людям шел! А этот…
— Попал в беду, вот и прибежал, — буркнул Дьердь.
— Э, не скажи. Такой и умирая к людям не пойдет.
— С чего ты взял?
— Он — волк. Он кислого боится, да и серебра, наверно, тоже. А значит это — зверем он рожден, а облик человеческий на время лишь принять способен.
