Заискрился чудесный Ясень.
Под ним стояла Луна…
В городе Ершалаиме: «Я хочу сам!»
— И все же я не понимаю, Иегошуа, почему ты уходишь? Теперь, когда…
— Когда что?
— Когда Он снова жив!
— Зачем тебе понимать это?
— Я хочу твоего спасения.
— А хочу ли я такого спасения, спросить меня забыл?
— Ты, что, не веришь в Его воскресение?
— Верю.
— Так что же случилось? Я не понимаю, как можно быть таким жестоковыйным…
— И не поймешь…
— Ты — как проклятые прушим! Закрываешь глаза, чтобы не видеть солнце!
— Брат, не осуждай меня. Мне очень трудно говорить об этом. Поверь, я не могу оставаться здесь…
— Но ты же понимаешь, что Он…
— Он Бог. Да, я понимаю это.
— И что?
— Я ухожу.
— Почему, ответь?!
— Ты и вправду этого хочешь? Хорошо, я скажу: потому что хочу быть богом сам! Прощай, Иошияху.
Эпизод 1
Легионеры взяли Иегошуа поздним вечером 9 нисана в дешевом лупанарии для мелких торговцев и рядовых солдат, где он скрывался после очередной казни. Тупые римляне, думал он, не станут искать его, ревнителя Израиля, в этом грязном притоне с сирийскими девками, где толклась всякая шваль. То, что ревнитель этот сам давно считал себя швалью, вряд ли могло прийти им в голову. Он лежал на грязной рогожке рядом с похрапывающей блудницей — заплатил за всю ночь, но познал ее всего раз, потому девка пользовалась случаем отоспаться — и, вроде бы, внимательно изучал при тусклом свете угасающей лампады разнообразные надписи, испещрявшие стены. Единственная, какую можно воспроизвести печатно, звучала примерно так: «Я удивляюсь тебе, стена, как могла ты не рухнуть, а продолжаешь нести надписей столько дрянных»…
На самом же деле перед его глазами настырно маячила фигура в синей греческой хламиде, за которой он весь день следовал по узким улочкам великого города, где не протолкнуться было от гомонящей толпы. Наконец, как всегда, точно почувствовав момент, когда на него никто не глядел, молниеносно вырвал из-под полы резко изогнутую на конце сику, не прерывая движения, всадил ее в спину, и сразу выдернул. Он знал, что лезвие идеально вошло под лопатку, миновало ребра и располовинило сердце. При обратном ходе изгиб все же зацепился за ребро, соскользнул, кромсая мышцы, и вышел вон вместе с потоком крови, тут же впитавшейся, впрочем, доброй тканью плаща. Презренный мытарь стал мертвым еще до того, как почувствовал боль. Это было у Золотых ворот, когда все вокруг словно обезумели.
Картина томительно возвращалась в его сознание снова и снова. Странно… Иегошуа был сикарием всего три года, но крови пролил не меньше, а то и больше, чем многие из первых «кинжальщиков», восставших против ценза Квирина, презида Сирии, по зову Иегуды из Галилеи, а после его праведной смерти ходящих за сыном его Менахемом. Он умел незаметно подойти, всадить сику так, чтобы не забрызгаться кровью, мгновенно спрятать ее в складках широких одежд и истошно закричать над свежим трупом: «Убили! Человека зарезали! Это сикарии!», пока вокруг не начинался общий гвалт, а потом незаметно раствориться в орущей людской массе.
Сколько их было! Мытари, римские легионеры, бритобородые предатели саддукеи… Их смерть была нужна этому городу, этой стране, Храму. Она нужна была Богу Израилеву, Которому служил он, пока братец его Иошияху странствовал неведомо где с подозрительными бродягами. И он никогда не вспоминал обо всех этих мертвецах, продолжая радостно исполнять свой долг. Его имя со страхом повторяли римские псы и их прислужники, его уважали братья по оружию, называя Варавва — Сын Разрушения, по имени города, до основания разрушенного в старину.
Сейчас он уже не понимал, почему так гордился этим прозвищем…
Он не понимал, и то, зачем так издевался над братом, когда узнал, как прозвали его опустившиеся типы, среди которых он отирался — Варнава, Сын Утешения. «Поистине, разные судьбы у сыновей одного отца», — еще недавно думал он важно и умиленно. Один бессмысленно шатается где-то по пыльным дорогам с мытарями и блудницами, а другой воюет за Бога, как Иегуда Макаби, лев Иудеи. А ведь когда-то они вместе учились Закону у раббана Гамалиила, и как же радовались этому их родители — люди простые, не наученные Торе, но ставшие богатыми среди акумов острова Кипр. Впрочем, кровавое его служение все больше заслоняло воспоминания об оранжевом от солнца Кипре, и об уютной, утонувшей в густом саду, вилле родителей под Ершалаимом, где жили они с братом в пору ученичества. Все это казалось теперь пустым и не бывшим.
Один раз за эти три года Иегошуа встретился с Иошияху, и приятных воспоминаний о том не сохранил. Братец тянул его поглядеть на своего Учителя, но Иегошуа высокомерно отказался. Кого он мог увидеть? Галилейского шарлатана, обманом завлекающего женщин и слабовольных юнцов? Он даже не снизошел разъяснить Иошияху пагубность его пути. Все равно когда-нибудь глаза его откроются, и он, пристыженный, вернется на Кипр, хранить старость родителей. А он, Иегошуа, падет за Яхве и станет славным во Израиле. Каждому свое.
Странно… Именно после этой тягостной встречи в убогой придорожной харчевне Иегошуа все чаще бывал собой недоволен. Сначала ему опротивели соратники, которыми он еще недавно восхищался. Вдруг обнаружил, что это, в сущности, грубые ограниченные люди, для которых убийство и грабеж — хлеб насущный. Разговоры о будущем царстве Израилевом, в котором всякий иудей будет распоряжаться жизнью и смертью тысяч акумов, перестали радовать его. Теперь ему казалось, что все это так мелко перед лицом Бога Всемогущего… Разве для того рожден он, Иегошуа Варавва? Нет, конечно. А для чего? Вот этого понять никак не мог.
Потом перестал гордиться собой после каждой казни. Продолжал выполнять задания, рос в подпольной иерархии сикариев, постепенно становился вождем. Но все это уже не увлекало его. А убийства стали ему просто отвратительны. Он презирал кровь на своих руках еще сильнее, чем врагов Израиля, из которых ее выпустил. Странно… Иногда он почему-то жалел, что отказался встретиться с Учителем Иошияху.
Он видел Его, видел сегодня утром, когда, в погоне за своим мытарем случайно оказался у Золотых ворот Ершалаима. Вдруг понял, что это воспоминание было главным в тягостном его бдении, и потому он так долго гнал его от себя, сосредоточившись на убийстве. Галилейский проповедник и ходящие за ним — только теперь он подумал, что брат мог быть среди них — входили в город. Иегошуа недоуменно смотрел, как люди бросают под ноги Его осла свои одежды и ветви пальм. «Благословен идущий! Спасение в высотах!», — раздавалось кругом. Даже обреченный мытарь размахивал руками и кричал. Это было странно, но еще страннее казалось, что общее безумие покусилось и на него, Иегошуа Варавву. Ему тоже вдруг захотелось забыть обо всем и радостно кричать. Но он справился с наваждением и быстро продвинулся ближе к жертве, нащупывая под одеждой рукоять сики…
Иегошуа раздраженно дернул плечами, коснувшись потного тела блудницы, от отвращения передернулся снова. Девушка проснулась, недоуменно вылупила заспанные глаза в размазанной краске. Была очень молода, не хороша собой, и дурно пахла. Резко сбросив покрывало, он вскочил на ноги. В этот момент на первом этаже лупанария, где была харчевня, как-то сразу смолк отвратительный шум — грубый
