мужской хохот и визг женщин. В наставшей тишине послышались скрип подбитых гвоздями тяжелых калиг и звяканье боевых поясов. Они неуклонно приближались. «Легионеры», — вспыхнул в нем ликующий ужас. По всей видимости, на сей раз, кто-то не отвернулся во время казни, и даже проследил его отход… Он поспешно набросил хитон и стал ждать, сжимая свой коротенький меч. Девушка зашлась хриплым криком. Громко матерясь, чтобы не высказать страха — знали, с кем имеют дело, — солдаты ворвались в клетушку…
…То есть, они не сразу поняли, что это Луна. Варнава сперва подумал, что снова видит образ майи, как и в прошлый раз, когда был здесь с Дыем. Стройная и пышноволосая, в короткой одежде охотницы, она стояла среди колоссальных корней, прислонившись к шершавому стволу.
Ясень был в смятении — листья взволновано шумели, ствол поскрипывал, хотя никакого ветра здесь не было. Варнаву с Асланом пронзил импульс обреченности и страха. Внизу ствола, над головою Луны, мелькали огненные руны: слово «UXIN» сменило «XUR», но в тот момент, когда Варнава крикнул «Луна!», возникло «FRIq», да так и осталось.
Варнаве не было дела до этой писанины, увидев бывшую жену, он, забыв, зачем пришел сюда, рванулся к ней. Но Луна и Аслан одновременно выкрикнули:
— Стой!
Он замер на месте, с обжигающим ужасом глядя на огромное копье, которое, нагнувшись, подняла она от корней Ясеня. То самое копье, которое Варнава недавно отобрал у Дыя, а потом потерял сам.
— Луна, нет! — страшно закричал он, но успел лишь это.
Дива взяла оружие за верхнюю часть древка, оборотила острием к себе и — ее скульптурно изящные, но мощные руки резко дернулись. Листовидный наконечник вошел над правой грудью, сразу утонув в плоти. Правая ее рука бессильно упала, но левая продолжала нажимать на древко, погружая вглубь. Стальные крылышки у втулки уперлись, но под принуждением огромной силы Изначальной дивы копье неуклонно продвигалось. Варнава был уже рядом с ней и пытался удержать, но она была неуступчива, как бульдог, сомкнувший челюсти на горле врага. Помешать можно было, лишь убив ее раньше, чем она сама.
— Твоей власти нет больше, — проговорила она натужно, — я свободна!.. — это было похоже на короткий вой смертельно раненого зверя.
Страшно разорвав грудь, крылышки скрылись внутри Луны. Там хрустнула кость, древко пошло легче, и тут же брызнули тонкие струйки крови. Варнава понимал, что наконечник уже вошел в ствол дерева, что дело сделано, что — свершилось. Он отпустил ее руку и схватил за лицо, вглядываясь безумно, словно надеялся прочитать на нем способ обращения вспять цепи событий. Она была без сознания. Кожа утратила все краски, лишь чернело вокруг запавших глаз, да по нежной матовой щеке медленно спускалась случайная капелька крови, оставляя подсыхающую бледно-алую дорожку. Варнава ощутил, как мучительно вздрогнул Ясень. Содрогание пошло по его ветвям, как первая скорбная волна гибели.
— Зачемзачемзачем, — забормотал Варнава невнятно.
Слезы свободно изливались из него, мешаясь с текущей из-под копья кровью. Ее было так много, что оба они промокли до нитки, как двое влюбленных, обнявшихся под ливнем. Она медленно открыла глаза, в которых уже прочно обосновалась смерть.
— Я все поняла, Орион, — с трудом произнесла она. — Это случилось не слишком поздно?..
Она попыталась иронически улыбнуться, но содрогнулась.
— Как больно, — прошептала она. — Странно, как отец смог выдержать целых три дня?..
Глаза закрылись вновь, но она продолжала говорить, словно слова вытекали из нее вместе с кровью.
— Знаешь, я едва успела, — говорила она. — Он почуял что-то, наверное, и сразу вернулся. Хорошо, взяла свою Манрики-гусари. Он не успел овладеть мной, свалился в воду связанный… Очень боялась, что ты опередишь меня…
Она слабо застонала и вновь впала в болезненный морок, лишь бескровные губы шевелились беззвучно. Варнава тоже глухо стонал, представляя, как Дый слышит призывы бесплотного голоса, оставляет поле боя, спешно возвращается, встречает у Башни Луну… И жалел, страшно жалел, что Дый не успел подавить сознание дочери…
— Он еще вернется, милый, будь готов, — она вновь очнулась. — Что ему эта цепь… Только теперь без копья будет — я его тогда в корнях дерева спрятала, хоть и не понимала, зачем… А вот, пригодилось…
— Очень больно, — вновь пожаловалась она, хныкнув, как больной ребенок. — Мне ведь приносили жертвы в Стволе, ты знаешь… Как ты думаешь, братец, мне простят это?..
— Не знаю, — глухо ответил он, избравший для себя путь крайнего покаяния через разрушение души, и видящий, что самый им любимый в Древе человек перехватил его участь.
— Неважно, — теперь улыбка у нее получилась, была она слабой, но светлой. — Ты живи и проси за меня. Проси, братец, пожалуйста…
Она снова впала в забытье.
— Замена… замена… — потрясенно бормотал Варнава непонятные слова, — Иоши, о Иоши, молись Ему…
Он вдруг замолк и поднял заплаканное лицо, прислушиваясь.
Процесс пошел — Шамбала возвращалась к исконному состоянию.
Эпизод 1
Вечером 14 нисана Иегошуа бежал прочь из города — через поля и виноградники, не разбирая дороги. Хотел лишь одного — уйти как можно дальше от страшного круглого холма с тремя крестами. Бежал под жутким ливнем, павшим на город сразу же, как…как умер Тот Человек, с Кем несколько часов назад он стоял плечом к плечу перед непристойно возбужденным народом и растерянным правителем. Странно… Он совершенно не помнил сейчас, что чувствовал тогда, лишь в ушах его все время отдавался звериный вой толпы: «Варавву! Отпусти Варавву!». Водоворот раззявленных ртов, кривящихся губ, сопливых ноздрей. С тупым изумлением смотрел, как по бугристой грязной щеке вопящего в первом ряду человека жирная вошь медленно спускалась к границе сальной бороды. «Варавву!»
И, как заключительный удар грома в космической буре, после которого нет уже ничего, потому что все сущее растворилось в разверзшемся хаосе: «Распни Его!». И в бушующем этом безвидном зле явился странно спокойный, уверенный, отменно модулированный голос, перекрывший рев тысяч гнилых пастей: «Кровь Его на нас и на детях наших!».
В тот миг Варавва едва не потерял сознание от ужаса.
…Его отпустили тут же, никто не интересовался, куда он идет — он как-то сразу стал никому не нужен. И весь этот долгий тягостный день он следовал за Тем, жизнью Которого была выкуплена его жизнь. Следовал тайно, упорно и до конца. Теперь конец настал.
Он пал на землю в ночи, сам не зная, где находится. И не знал, сколько пролежал там, не ощущал холода от насквозь промокшей одежды, пока его, наконец, не нашел брат — добрые люди подсказали ему, в какую сторону бежал отпущенный убийца Варавва.
Сознание его словно бы раздвоилось — он был здесь, в Башне Ясеня, где умирала его сестра-жена. И он был в великом и страшном городе Ершалаиме, в день, когда умер Бог. Он был отпущенным с собственной казни сикарием Вараввой, и одновременно монахом Варнавой, тоже, как выяснилось, отпущенным… Он прожил множество Ветвей, думая, что между этими двумя нет больше ничего общего. Оказалось, есть. И оно, это общее, было самым главным в его личности. «Недобог!», — словно бы со стороны пришло обличение, и он смиренно склонился перед ним, всей душой признавая его справедливость.
Ясень трясся с такой силой, что шелест листвы превратился в рев, заглушавший стоны уходящей Луны. От места за ее спиной, где копье пронзило ствол, до самой кроны зигзагообразно разверзлась трещина, пролегшая рядом со старой. Ясень уже обернулся Древом, Ветви светились кровавым светом, пронзительно и яростно, как тревожные огни за несущимся в ночи поездом, колыхались, стараясь попасть в какой-то грандиозный вселенский ритм. Стоящий в стороне Аслан с ужасом смотрел на слитую в скорби,
