остальным, лежащим на столе. Он ударил в них с громким треском, и они, смешавшись, раскатились в разные стороны. Люсьен повернулся и направился к двери.
«Как удобно, что моя жизнь повернулась именно так», — подумал он, шагая по бильярдной. Последние два с половиной года он работал один, постоянно меняя обличья, как перевертыш. Люсьен натягивал на себя новую личину всякий раз, когда приступал к очередному заданию, появляясь в жизни множества людей и исчезая из нее, как призрак, никогда не заводя прочных связей. Теперь даже брат-близнец не желает его знать. Он, лорд Найт, игнорирует правила джентльменского поведения. Его охватили отчаяние и отвращение к себе. Если он больше ничего не значит для Деймиена, тогда для кого же? Ни для кого, понял Люсьен, ощутив противную пустоту в душе. Он совершенно одинок.
— Задержись на минуту, — окликнул его Деймиен.
Люсьен обернулся с угрожающей и элегантной надменностью.
— Да?
Деймиен вздернул подбородок.
— О вас ходят странные слухи, весьма эксцентричные.
— Расскажите.
— Говорят, будто бы вы воскресили старое тайное общество нашего отца. Шепчутся… о непристойных делах, творящихся в Ревелл-Корте, о каких-то странных ритуалах.
— Ну что вы, — вежливо возразил Люсьен. Деймиен всматривался в него.
— Судя по всему, многие думают, что вы просто устраиваете буйные вечеринки, но кое-кто считает, что вы вовлечены в какой-то… языческий культ вроде того, который существовал в старом клубе «Преисподний огонь».
— Ужасно интересно, — промурлыкал Люсьен.
— Это правда?
Люсьен молча улыбнулся брату мрачной усталой улыбкой, повернулся и покинул бильярдную.
Утреннее солнце позолотило окрестности Гэмпшира мягким сиянием осени и проникло в высокие окна уютной гостиной Гленвуд-Парка. Элис Монтегю, нахмурившись, вытащила из своих волос крошки от булочки, которой позавтракал Гарри, и, тихонько напевая, принялась укачивать его. Обходя комнату, она беспокойно вглядывалась в полукруглое окно, поскольку с минуты на минуту ожидала появления кареты Кейро. Во всяком случае, Элис надеялась на ее появление.
Всю неделю Гарри капризничал, что было совсем ему несвойственно. Вчера он уснул на полу гостиной, засунув в рот палец и закутавшись в одеяло, в то время как Элис старательно вышивала новый костюм для лихого мистера Уэмбли, деревянной куклы на шарнирах. А утром выяснилось, что предсказания старой няни Гарри сбылись. Крошечный барон Гленвуд разбудил всю прислугу негодующими воплями — сердитого, несчастного мальчугана лихорадило, он весь покрылся сыпью. У него началась ветрянка.
За завтраком Гарри чесался, капризничал и плакал, и вот, наконец, расстроенный, задремал на руках у Элис.
— Мама, — слабым голосом прошептал малыш. Он звал Кейро все утро.
— Она скоро приедет, милый, — пообещала Элис, продолжая укачивать его. — Она уже едет.
— Сыпь.
— Да, я знаю, что у тебя сыпь, ягненочек мой. Она бывает у всех. И у меня была, когда я такой же маленькой, как ты. — К несчастью мальчугану сначала станет хуже и только потом полегчает.
— Три.
— Да, тебе три годика. И ты такой умный мальчик! — Элис ласково погладила его, не обращая внимания на боль в пояснице. Он был уже слишком тяжел, чтобы носить его на руках, как младенца; но невыносимо было смотреть, как он мучается, и ничем его не утешить.
— Смотрите! — вдруг сказал Гарри, подняв свою головенку, покрытую пушком персикового цвета, и указывая через плечо Элис в окно.
— Что там такое?
— Мама!
— Неужели? — с сомнением в голосе переспросила Элис. Подойдя к окну, она раздвинула занавеси.
Гарри взволнованно указывал в окно своим крошечным пальчиком, потом заглянул ей в глаза, впервые в этот день широко улыбнулся, показав мелкие белые зубки. Для Элис его улыбка была все равно, что луч солнца, пробившийся сквозь облака. Она ласково посмотрела в его небесно-голубые глаза, на мгновение, забыв о приближающейся карете. Когда Гарри улыбался, он становился, так похож на ее брата Филиппа, что у нее на глаза наворачивались слезы.
— Мама! Мама! — закричал мальчуган, сильно пинаясь ногами и вытягивая шею, чтобы получше разглядеть далекую карету.
— Разве я не говорила тебе, что она едет? — поддразнила племянника Элис, скрывая облегчение — баронесса отнюдь не относилась к людям, на которых можно положиться. У нее была привычка то появляться в жизни своего ребенка, то исчезать из нее, руководствуясь собственными прихотями, но три дня назад Элис написала ей, предупреждая, что мальчик заболевает.
— Я пойду! — Гарри вывернулся из ее рук и торопливо засеменил к двери, таща за собой одеяло.
— Мама! Мама!
Элис послушала немного, как крики ее племянника затихают в коридоре — мальчика перехватила его няня Пег Тейт, крупная крепкая женщина.
Он так сильно разволновался, ожидая увидеть эту блестящую незнакомку, его мать, что чуть не разбило Элис сердце. Ему отчаянно хотелось сблизиться с матерью, но всякий раз, когда появлялась Кейро, она уезжала именно тогда, когда маленький Гарри начинал к ней привыкать. Мальчик оставался, выбитый из колеи и недовольный, а тревога Элис касательно ее будущего усиливалась. Она тихонько вздохнула, повернулась и долго смотрела на светлую просторную комнату, где проводила большую часть времени. Взгляд Элис переместился от большой затейливой клетки из окрашенного в белый цвет тростника, которую она смастерила для любимой канарейки, к круглому столу, за которым проводила долгие часы своей безоблачной деревенской жизни в Гленвуд-Парке, занимаясь разным рукоделием, весьма подходящим для молодой леди спокойного нрава. Но все же она не могла не чувствовать, что живет здесь как во сне, а настоящая жизнь проходит мимо.
Ее снедал голод по чему-то такому, чего Элис не могла определить; порой голод этот становился таким сильным, что она просыпалась по ночам. Элис разрывалась между преданностью племяннику и ведением хозяйства в Гленвуде, с одной стороны, и необходимостью жить своей жизнью — с другой. Но самое главное, Гарри нуждался в ком-то, кто был бы с ним здесь постоянно, а не только когда захочется. Поскольку его мать уклонялась от выполнения своего долга, таким человеком оказалась Элис.
Девушка сунула руки в карманы своего фартука и стояла неподвижно, солнце согревало ей лицо, блестело на светлых, рыжевато-золотистых волосах. Она попыталась избавиться от внутреннего напряжения, причинявшего ей боль, и принялась разглядывать вазу с сухими ветками цветущей камнеломки, которые она поставила туда накануне вечером. Цветы украшали середину стола. Рядом с ними лежали изящные шелковые кошельки, которые Элис вышивала как рождественские подарки для своих лондонских подруг, и ее изящные, покрытые черным лаком орудия труда, положенные так, чтобы Гарри не мог до них дотянуться. Последняя ее работа, затейливая шкатулка для драгоценностей, была наполовину готова. Все ее увлечения носили художественный характер, но в глубине души девушка сознавала, что в каком-то смысле то были просто способы отвлечься, унять свое беспокойство.
Услышав, как карета баронессы с грохотом остановилась, Элис, как полагается, подошла к окну, чтобы приветственно помахать рукой, но, вглядевшись, широко раскрыла глаза. Ее ждал приятнейший сюрприз — то было не модное желтое ландо Кейро.
У подъезда стояла почтовая карета. Элис побледнела и прижала руку к губам, сразу же поняв, что это значит. Письмо. Всего лишь письмо! Она не приедет. Ей просто-напросто все равно, узнав это, Элис сначала растерялась, а потом пришла в ярость.
Ее темно-голубые глаза сузились, а на бледном лице, отражавшемся в окне, выразилась вся нерастраченная пылкость, которая скрывалась в ее душе за безмятежной внешностью.
Элис отошла от окна и направилась из гостиной в холл. Подойдя к парадной двери, она расплатилась с
