Ищи ветер

— Отвянь, Джек! Ну ладно, допустим, в чем-то ты прав, но откуда, по-твоему, я мог знать, что эти акции рухнут? Это уж ты хватил!

— Ничего я не хватил. Мозгов у тебя хватает, так что не прикидывайся. Ты освоил биржу, как шахматы и все прочее, у тебя на это ушло три месяца. И не пудри мне мозги, ты не мог просчитаться…

— В шахматы я тебе проигрываю…

— Еще бы… Я давал сеансы одновременной игры, когда ты еще на горшок не ходил… Еще бы ты мне не проигрывал! Ладно, это твои проблемы… Живи как хочешь, я просто пытался в кои-то веки понять, вот и все.

— Что тут понимать, непруха…

— Непруха? Чушь… Непруха — это когда тебя автобус переехал или медведь ногу оттяпал! А когда ты человека колотишь телефоном и он заявляет в полицию, это иначе называется…

Он глуповато ухмыльнулся. Ну просто зла не хватало.

— Тристан, скажи мне, Христа ради, как ты ухитряешься… как увязать одно с другим: тебя и все эти идиотские подвиги? Вот чего я, убей, не пойму… Ладно бы ты в самом деле был буйным психом или лютым зверем на худой конец… или даже просто идиотом. Ты ведь наверняка и сам об этом думал, разве нет? Должны же тебе приходить в голову подобные вопросы…

— Ну, все не совсем так…

— А как тогда?

— Тебя послушать, так во мне сидят два человека, вроде Джекила и Хайда… А я тебе говорю, тут совсем другое, это вариации, биоритмы — называй как хочешь. То так, то этак. И потом, вовсе я не съезжаю с катушек, понимаешь, я соображаю, только вижу все немного иначе.

Он уставился в пустоту, будто сомневался, дойдет ли до меня смысл сказанного.

— Вряд ли ты поймешь, Джек. Уж слишком ты… слишком ровный, чтобы такое понять. Ну, скажем, попробуй вообразить смену твоих собственных настроений в квадрате, чтобы иметь хоть какое-то представление… Но где тебе, Джек… Ты ведь мало того, что ровный, так ты еще умудряешься сводить к минимуму свои контакты с внешним миром. Кто-кто, а уж ты-то точно не поймешь, почему я все это вытворяю…

— Может быть. — вздохнул я, вдруг ощутив навалившуюся усталость, и посмотрел на озеро. В сотый раз или в тысячный. Мне опять вспомнился утренний туман и как хорошо было на ранней зорьке в этом пушистом коконе, в лиловый час перед первым лучом рассвета. Как ничто на свете меня не колыхало. Может быть, — медленно повторил я и пошел в кухню налить себе еще кофе.

Я включил радио. Посмотрел в окно. Подумал, что самое время распилить березу, упавшую поперек двора: из-за нее мне уже вторую неделю приходится оставлять машину у дороги. Тристану полезно будет размяться. И потом, электропила ему точно понравится. Я всерьез начну за него беспокоиться, если, взяв в руки эту визжащую и искрящую штуковину, он не словит кайф.

Я приготовил омлет, мы спустились с тарелками к озеру и позавтракали, стоя на пристани. У Тристана прорезался аппетит, я смотрел, как он уписывает за обе щеки. Сейчас мне с трудом верилось во все его художества. Глядя на него, я мысленно вспоминаю самые выдающиеся. Не срабатывает: никак не получается совместить картинки. Тристан на моих глазах угоняет тачку да еще преспокойно поучает меня, объясняя, как открыть замок «Гольфа» плоской отверткой. Тристан ломится в бар, откуда его только что выставили трое вышибал, в руках у него железный прут, рот оскален в кровожадной ухмылке. Тристан уплетает омлет, провожая взглядом грузно взлетающую цаплю.

Нет, в который раз — не могу, отказываюсь понимать и, вздохнув, отвожу глаза.

Два часа мы пилили березу и складывали дрова в поленницу. Никудышные дрова, сырые, местами подгнившие. Трухлявые, как говорил мой отец (я раньше думал, это какое-то диалектное словечко, ан нет — есть в словаре). Я загнал машину во двор, ради чего, собственно, все и затевалось. Потом долго стоял под обжигающе-горячим душем, а выйдя из ванной, так и подскочил, услышав Эрика Сати. Тристан рылся в моих пластинках. Я прошел мимо него, не говоря ни слова, и поменял диск. Поставил Майлза Дэвиса. Сати я пару секунд подержал в руках — больше всего на свете мне хотелось разломать пластинку пополам. Я не стал этого делать и аккуратно убрал ее на место. Слава Богу, Тристан ни о чем не спросил.

Я оделся, соорудил два сандвича с ветчиной, взял из холодильника четыре пива, кусок сыра и колбасу и сказал Тристану: «Айда на рыбалку». Он и рта не успел раскрыть, как я уже сунул ему в руки коробку со снастями и маленький ледничок. Сам взял две удочки, вырубил Майлза на середине трека «Freddie Freeloader», и мы спустились на берег. Было тихо, ни ветерка; где озеро, где небо — не отличить. Червей я достал из своей заначки. Тристан чуть не навернулся, садясь в лодку, едва успел ухватиться за край пристани. Я сходил в дом за спасательными жилетами. Лед в этом году сошел поздно, и вода еще была чертовски холодная.

С веслом, как оказалось, Тристан управлялся вполне сносно. Уж точно лучше, чем его сестра. На середине озера сделали передышку — это я позволил себе такое удовольствие, принципиально. Мы выкурили по сигарете. Я лукаво ждал малейших признаков нетерпения, но тщетно. Мне вспомнилась Моника. Первые каникулы в старом доме. «Почему ты остановился? — Просто так». Ответ неверный. «Посмотреть на тебя». Уже лучше. «Вот дурачок, дай мне сигарету». Она подносила ладонь к губам, пряча скользнувшую по лицу улыбку, озиралась так, будто видела озеро впервые. «Джек… Прекрати фотографировать!» Я разводил руками: у меня же нет аппарата. Но она-то знала, что я фотографирую всегда, даже с пустыми руками. «Прекрати вспоминать меня вот так, заранее. Мне страшно». Я тогда не понимал, что она хочет сказать. А ведь Моника была права. Я много фотографировал, слишком много. Те снимки никогда не выставлялись в модных галереях Сохо. Они не принесли мне ни гроша, те снимки. Но они дорого мне обошлись. Из моих снимков люди ценят только запоротые, те, что я делал стареньким «Рико Синглекс ТЛС». Расплывчатые, передержанные, плохо скадрированные — все подряд. Мюриэль, агентша галереи, не спросив меня, изменила названия. Я рвал и метал. «Запоротые облака» превратились в «Механику флюидов», «Запоротый дятел» стал «Глазом дятла». Этого я ей не простил. Что она затащила меня в постель — ладно, проехали, тут я сам не без греха. Но что изуродовала мои названия — не простил и не прощу.

Мы взяли курс на бухточку в дальнем конце озера, где в него впадал ручей и вода всегда была чистая. По прошествии двух лет я неплохо знал свое озеро и убедился, что уж если где и ловить форель, так только здесь. Вдобавок устье ручья надежно скрыто с берега чем-то вроде естественной насыпи, а с озера — густыми зарослями камыша, так что мало кто из приезжих знает это местечко. Чтобы его найти, надо не спеша обследовать все озеро или, если повезет, познакомиться с болтливым рыбаком. Но тут шансов не больше, чем поймать рыбу-меч на удочку: здешний народ трепаться не любит. Лично я отправлял случайную публику вязнуть в тине у другого берега и не испытывал при этом ни малейших угрызений совести.

Тристану приспичило половить на муху — бессмысленное занятие в это время года. Форель оголодала, незачем ее дразнить, и так клюнет; но я не спорил, пусть его, я не имею ничего против лубочных картинок и тоже люблю прекрасный фильм с Робертом Редфордом. Забрасывал он, Тристан, конечно, так энергично и неловко, что чуть не перевернул лодку, а в довершение всех бед залепил мне крючком по уху. Тут уж я не выдержал, перерезал леску и прицепил вместо этой пакости блесну, не дав ему и рта раскрыть. Потом осторожно вытащил запутавшуюся в волосах муху — крючок вонзился на добрый сантиметр. Не успел Тристан снова закинуть, как удилище вздрогнуло в его руке.

— А теперь что делать? — спросил он дрожащим голосом, словно держал в руках не удочку, а покалеченную часть собственного тела.

— Подсекай!

— Как?

— Резко дерни, чтоб крючок зацепился. Да скорей же, упустишь!

Он дернул. Хорошо, на совесть. Уж подсек, так подсек, бедной форели некуда было деться; она взмыла из воды вверх и, описав дугу над нашими головами, плюхнулась в камыши по другую сторону лодки. Крапчатая, небольшая, дюймов десять. Она забилась, выделывая яростные зигзаги и наматывая леску на стебли. Я подгреб ближе. Пленница с каждой секундой запутывалась все сильнее. Черпаком ее было не достать. Я выругался сквозь зубы. Можно было, конечно, перерезать леску, но тогда рыба осталась бы