Если хочешь, после ужина покатаю тебя верхом.
Вася дал денежку, более не расспрашивая ни о чем и не выражая желания ездить на спине своего должника, хотя это я было в обычаях корпуса. Правила здесь были суровы, народ буен, но смел и дружен меж собой.
В этот день первым уроком шла математика, которую преподавал Николай Гаврилович Курганов, слава корпуса, любимый всеми кадетами, русский астроном и математик, сочинитель многих учебников и письмовника поучительных и занимательных истории.
Был он по внешности груб, носил длинный архалук из простого, жесткого сукна и за свою грубость получил от кадетов прозвище шкивидора, — так назывались матросы с купеческих судов. Но с кадетами Курганов был не строг, никого не подводил под розги и даже редко ставил к стене носом.
И все же, когда Николай Гаврилович поднимался на кафедру, класс затихал до того, что было слышно, как где-то жужжит и бьется о стекло муха.
На этот раз Курганов не столько спрашивал и объяснял урок, как говорил о значении математической науки для корабельщика, сиречь водителя корабля.
Он любил беседовать с учениками и беседы эти также почитал за науку.
Васе нравилось слушать его: речами напоминал он ему дядюшку Максима.
— У нас, — говорил Курганов, оглядывая зоркими глазами маленьких моряков, — немало людей во флоте, кои не поопасятся в сильнейший шторм переплыть Финский залив в парусном шлюпке, смело бросятся на абордаж неприятельского корабля, спрыгнут за борт для спасения тонущего товарища, но у нас найдутся капитаны, которые без штурмана не решатся сняться с якоря, понеже не знают обращения с морскими приборами, не умеют определиться астрономически, сиречь узнать, где находятся в любой час со своим кораблем. Дабы достичь уменья обращаться с приборами и производить астрономические вычисления, надлежит знать математику. Отсюда на прямой конец выходит: кто тщится быть мореходцем, тому должно знать математику, как «Отче наш». Да будет сие ведомо вам, как зачинающим черпать из кладезя морской премудрости. Вот, к примеру, ты, Головнин, — обратился он к Васе. — Скажи, чему учит нас математическая наука, геометрией именуемая, с коей мы зачинаем изучение математических наук в нашем корпусе.
Вася в точности повторил определение геометрии, как науки, вычитанное им в учебнике, составленном самим Николаем Гавриловичем.
— Добро знаешь, — похвалил его Курганов. — А вот ты скажи, Мафусаил младшего класса, — обратился Курганов к Пекину, — скажи нам, для чего мы изучаем арифметическую науку в просторечии именуемую арифметикой или цифирью? Чего же ты мнешься, как норовистый конь?
— Я не мог выучить урока, Николай Гаврилович, — отвечал Чекин, торопливо прожевывая сайку. Булка всегда бывала у него за пазухой, ибо он любил есть в запас. — У меня болела голова.
По классу прошел дружный смех. Чекин обернулся.
— Чего ржете?
— Слаб у тебя чердак, ох, как слаб! — сказал Курганов. — Всегда болит. А казалось бы, чему там болеть? Что у тебя там, мозги, что ли?
— Как у всех, Николай Гаврилович, — скромно отвечал Чекин. — Наверное, мозги.
— Наверно? А вот даже не знаешь, что мой вопрос до заданного на сегодня не касается.
— Меня, Николай Гаврилович, все одно завтра будут драть, — поспешил сообщить Чекин, чтобы кончить этот никчемный, по его мнению, разговор.
— Тогда садись, — сказал Курганов. — Каждый работает, чем может.
Он задумался, потом продолжал:
— Вот вас здесь в корпусе шестьсот человек. Российское государство на вас тратит сумму немалую: сто двадцать тысяч рублей в год серебром! Зато и от вас оно требует нешутейного труда. Какие науки вы должны превзойти здесь? Начнем с моих математических: геометрия, алгебра, арифметика. Дальше идут: корабельная архитектура, механика, артиллерийская наука, штурманское дело, астрономия. И это не все. Считай еще: география, философия, генеалогия, риторика, морское дело, нравственная философия, словесные науки, право, язык...
— Русский! — крикнул Чекин.
— Верно, это даже и ты знаешь, — улыбнулся Курганов. — А ну, какие еще назовешь?
— А еще французский и английский.
— Немецкий, датский, шведский, латинский, итальянский! — кричали с разных сторон.
— Верно. Вот видите, сколь много вам надо знать, — сказал Курганов.
— А геодезия? — напомнил Вася. Ему полюбилось это слово.
— Геодезия — особый класс, того в расчет не берем, — отвечал Курганов Васе. — А вот еще забыли чистописание, правописанне, танцы, фехтование, такелажное дело. Вот сколько! Как же вы будете изучать такую численность наук, если будете учиться, как Чекин?
— Постараемся, Николай Гаврилович! — весело, хором отвечал класс.
— Постараться — это мало. Надо, чтобы наверняка. Трудиться надо. Что нам завещал император Петр Первый? Сей царь частенько говаривал своим соратникам: «Трудитесь, братцы. Хоть я и царь, а у меня мозоли на руках». Чтобы постигнуть такое множество наук, времени у нас не много. Скажу вам словами того же государя: «Для бога поспешайте».
— Поспешишь — людей насмешишь, — отозвался Чекин.
— Видать, потому ты и не торопишься переходить из класса в класс, — ответил ему Курганов.
Снова смех прокатился по классу из конца в конец. В одном углу захрюкали, в другом загоготали, как гуси.
— Шелапуты, утихомирьтесь, — спокойно заметил Курганов. — Шумите больно много. Вольница! Знаете, как было в старое время, когда заместо вашего корпуса была еще Академия морской гвардии? Тогда в каждом классе во время урока стоял дядька с хлыстом. Неужто и теперь того же хотите?
— А драли шибко? — простодушно спросил Чекин.
— Чай, охулки на руку не клали.
— А насчет харчей как было? — продолжал интересоваться Чекин, умевший смотреть в корень вещей.
— Много хуже, чем теперь, — отвечал Курганов. — Если ты сейчас жуешь даже во время урока, то тогда не знаю, когда бы ты этим занимался.
— Расскажите, как в то время было, Николай Гаврилович, — раздались голоса. — Расскажите!
— У нас урок математики, а не истории корпуса, — отвечал Курганов. — Но, чтобы вы знали, как было, и не жаловались, скажу вам, что многие ученики академии, за неимением дневного пропитания, не ходили в школу по три-пять месяцев и кормились вольного работой. Учителям тоже было не лучше: частенько жалование им выдавалось сибирскими товарами, которые приходилось продавать купцам за бесценок.
— Воровали, чай, ученики по лабазам-то бойчей нашего? — предположил Чехия, знавший и в этом деле толк.
И снова по классу прокатился громкий смех.
— Угомонитесь вы, горлодеры, или нет? — уже строго сказал Курганов, сдвинув брови.
Класс мгновенно затих.
— То истинно суровое было время, — продолжал Курганов. — В правилах академии сказывалось: «Сечь по два дня нещадно батогами или по молодости лет вместо кнута наказывать кошками». Суровое время! А немало славных выходило из академии. Вспомним адмирала Мордвинова. Сей муж известен не только как флотоводец, но и как составитель ученых книг по мореплаванию. Вспомним Чирикова, делившего труды свои с знаменитым русским мореплавателем Берингом. Много было россиян и помельче, но и они с превеликой пользой служили и служат днесь своему отечеству, не щадя ни сил, ни жизни, разнося славу об империи Российской по всему свету.
Сильный голос Курганова громко раздавался в притихшем классе.
Молчали все, молчал и Чекин, не жуя больше. Молчал Вася Головнин, задумчиво глядя в огромное дворцовое окно, за которым шумело холодное и суровое море. Поднимаясь все выше к горизонту, оно уходило вдаль, где светлело небо и, поглощая друг друга, катились высокие волны.
