«Диана» продолжала итти полным ходом с попутным ветром. Восьмого июня показались первые морские птицы, которых ранее никто не видел.
Это куры порта Эгмонта, как их назвал Кук, — сказал Головнин, стоявший вместе с другими на палубе.
Курица, а лезет в воду. Тоже скажет этот Кук! — проворчал Тишка.
Все засмеялись не только потому, что у Тишки это смешно вышло, а по той причине, что всем хотелось смеяться после минувших опасностей, бурь и гроз Южного океана [11].
Скоро зыбь улеглась. Поверхность океана сделалась ровной, как стол, и блеском своим слепила глаза. Команда продолжала приводить судно в порядок. Все порты и полупортик были раскрыты, помещения корабля проветривались и просушивались, из трюмов откачивали попавшую туда с палубы воду.
Скородумов вынес на бак своего попугая. Его тотчас обступили матросы. Подошел и Тишка. Вдруг попугай, до того молча лущивший какие-то семечки, словно узнав его, пронзительно крикнул свое: «Тишка дурак!» и сердито завозился на подставке.
Матросы покатились со смеху. На сей раз и Тишка засмеялся вместе с ними, ибо ничем не мог отомстить своему зеленому врагу и его покровителю. Да и не хотелось этого делать: сердце после столь сильных потрясений было открыто не для злобы, а для мира и добра.
Девятого июля обогнули с юга остров Тасманию и взяли курс на Ново-Гебриды.
Скоро около судна заиграли дельфины. Затем показались киты. Вода ночами снова начала светиться сильным фосфорическим блеском.
Утром над кораблем все время порхала маленькая береговая птичка. За ней с интересом и сочувствием наблюдала вся команда. И когда птичка в изнеможении упала на палубу, матросы бережно подобрали ее и передали Скородумову, с тем чтобы он выпустил ее при приближении к земле.
В следующие дни к нему часто забегали то один, то другой из этих грубых с виду людей с суровыми лицами, просоленными океанской солью, обветренными океанскими ветрами, обожженными тропическим солнцем, но с нежными сердцами, чтобы узнать, что стало с маленькой птичкой.
— Ну, как наша птаха? — спрашивали матросы Макаров, или Шкаев, или какой-нибудь другой гигант, сгибаясь в три погибели, чтобы пролезть в каюту Скородумова. — Жива? Ну, слава богу!
Кок принес горшок каши, предлагая угостить птичку.
— Неведомо только, приглянется ли ей наша каша. А? Как ты думаешь? — спрашивал он Скородумова с выражением глубокой озабоченности на лице и добродушно просил: — Доглядай, пожалуй, чтобы не околела.
Двадцать пятого июля 1809 года, когда склянки отбили четыре часа утра и когда ослепляющие лучи солнца еще скользили по океанской глади, марсовой звонко и радостно прокричал:
— Земля!
Это был остров Анаттом, самый южный из островов Ново-Гебридского архипелага.
Радость была всеобщей. Более двух месяцев люди пробыли в бурном океане среди штормов и гроз, не раз были на волосок от гибели, питались половинной порцией сухарей и солонины, сидели на уменьшенном пайке воды, ибо с неба хотя лилось и немало влаги, но это сопровождалось такими штормами я шквалами, что было не до собирания воды.
Поэтому радость всех при виде земли была так велика, словно они возвращались на родину.
— Полным ходом к острову! — скомандовал Головнин. Рудаков, стоявший на вахте, приказал поставить все паруса и повел «Диану» по указанному курсу.
Все высыпали на палубу. Слышались веселые голоса, шутки, смех. Тишка требовал выпустить пойманную птичку, так как боялся, чтобы Скородумов не научил ругаться и ее. Кто его знает, уж очень слушаются всякие птицы и звери этого Скородума. Он завел себе даже белую мышь, которая постоянно сидит у него на плече.
Но более терпеливые отвечали Тишке:
— Рано еще, не долетит, надо погодить.
— Вот кого надо турнуть с судна, это зеленую ворону, — ворчал Тишка.
— А это почему же?
— Только пачкает на судне да лается.
— Ишь ты, какой чистоплюй нашелся! — отвечали ему со смехом матросы.
— Братцы, — говорил Дмитрий Симанов, стоя в кучке матросов, — идем мы с превеликой радостью к земле, а она, гляди-ка, какая: один дикий камень. Там и взять-то будет нечего.
Издали остров действительно казался диким, голым, бесплодным. Но чем ближе к нему подходили, тем он становился уютнее и приятнее. Как живые, выходили и становились перед глазами холмы, покрытые веселыми, манящими к себе рощами, заливы и бухточки.
— Гляди, гляди, а это что такое? — удивился Тишка. — Гора, а из горы дым так и валит. Овин там, что ли, топят?
Головнин сказал с улыбкой:
— Это остров Тану. На нем имеется огнедышащая гора, вулканом именуемая, а не овин. А вот еще остров открылся, это Эратам. Мы подходим к Ново-Гебридскому архипелагу, сиречь к собранию островов. От мыса Добро» Надежды мы прошли десять тысяч верст.
Когда подошли ближе к острову Эратаму, то заметили, что во многих местах его поднимается дым.
— Деревня! — решил Тишка. — Выходит, что и здесь люди живут.
— А какие они будут, эти люди, — спросил Шкаев у Хлебникова: — белые или черные?
— Черные, — отвечал Хлебников, прекрасно научивший во время плавания описания путешествий Кука.
— Да, сие верно, — подтвердил Головнин. — Мы идем по следам Кука.
Он пристально смотрел на острова. Вот она, эта таинственная земля, о которой с таким волнением ребенком читал он в записках знаменитого мореплавателя.
Он приказал поднять на грот-брам-стеньге русский флаг.
И впервые в этих местах на самой вершине мачты заструился бело-сине-красный российский флаг, весело пощелкивая своим трехцветным полотнищем по ветру.
У берега показались местные жители, суетливо плававшие в своих кану, долбленных из цельных древесных стволов. В то же время на берегу появилось множество совершенно нагих люден. Они бегали с предлинными копьями в руках и, махая ими, делали какие-то знаки, но нельзя было понять, угрожают они пришельцам или приглашают их к себе.
— Гляди, ребята, какие черные, ровно дегтем мазанные! — удивлялись матросы.
— Чего они такие черные? — допытывался Тишка.
— Это они от солнца, — пояснил гардемарин Филатов.
— Выходит, и мы здесь такие поделаемся? — тревожился Тишка.
— И мы, — пошутил Филатов.
Головнин распорядился махать белым флагом.
Между тем островитяне продолжали бегать по берегу, размахивая своими копьями. Вскоре из ближайшей бухточки показалась большая кану с особым приспособлением для устойчивости, весьма заинтересовавшим моряков. Приспособление это состояло из двух шестов, высунутых с носа и кормы лодки вбок, к концам которых были привязаны нетолстые бревна, плывшие по воде рядом с лодкой и не позволявшие ей опрокидываться.
— Гляди, ребята, — говорил Тишка матросам, — сами черные и ходят нагишом, а чердак-то у них работает: ишь ты, чего придумали!
В приближавшейся к шлюпу кану сидели двое островитян.
Головнин тотчас приказал убрать лишние паруса, держать к островитянам и махать белыми флажками, но те вдруг погребли прочь от шлюпа, что-то громко крича и показывая в сторону бухточки, из которой только что вышли. Когда же «Диана» перешла на свой курс и стала прибавлять парусов, они опять воротились и начали звать к себе.
Теперь с борта корабля были хорошо видны островитяне, сидевшие в кану. У них были черные,
