случилось. Ни шагу не отходи, брат Хайн, иначе будет худо. Жить тебе в бараке, кормить вшей. Генералам в бараках не жить. Кроме того, им по конвенции положен вестовой. Уж я-то знаю.
— Спасибо, Эберт, — взволнованно сказал Хайн. — Ты дал мне хороший совет. Ты добрый малый, толстячок! При случае я замолвлю за тебя словечко перед командующим. Возьми пачку сигарет. О, господи, и понесло же нас в Россию! — закончил Хайн.
— Да уж! Генералам что, а нам кормить земляных червей или клопов, в лучшем случае.
Шмидт вышел из приемной и сердито сказал:
— Что за болтовня? Хайн, позвать к командующему генерала Роске! А ты чего, толстопузый дурак, околачиваешься в коридоре? — накинулся он на Эберта. — Дел нет в штабе? Марш на место!
Когда Хайн, выполнив поручение, вернулся в комнату командующего, Шмидт спросил его:
— О чем ты болтал с этой толстой свиньей, Хайн?
— Да так, разные глупые суждения, господин генерал-лейтенант. Что с нас взять? Два несмышленых гусенка.
Генерал-полковник улыбнулся впервые за весь день.
Пришел генерал Роске, молодой низкорослый человек с небритой щетиной на узком лице.
— Займемся делами. — Паулюс подсел к столу.
Часа два они работали, вызывая связных, отдавая приказы, перемещая полки и батальоны, намечая операции на следующий день и планируя будущие.
— Все, — сказал генерал-полковник и положил карандаш на стол. — Вы не нужны мне больше, господа.
— Хайль Гитлер! — скороговоркой пробормотал Роске.
Генерал-полковник не ответил.
Шмидт вышел, решив, что пришла пора отправить предостерегающий донос — нравственность командующего шаткая, психология опасная.
Шифровкой он слово в слово сообщил фюреру слова генерал-полковника и Адама — тоже.
ВОЛКИ И ЛИС
Гитлер, как взбесившийся пес, сорвавшийся с цепи, метался по кабинету в ставке Восточного фронта, размахивая телеграммой, и рычал.
— Вы читали радиограмму от командующего окруженной армии?! — выкрикнул он вошедшему Кейтелю.
Длинновязый Кейтель, в мундире с фельдмаршальскими знаками и орденами, вскинул монокль, вытянул старческую шею и прочитал то, что было написано на клочке бумаги, которую Гитлер дрожащими руками совал в нос фельдмаршалу.
— Это же бог знает что! — кипел фюрер. — Вы только послушайте, Цейтцлер, что он пишет. «Силы армии иссякают. Я не могу нести ответственность за дальнейшее…» Что это такое, а? Что это такое? — Теперь фюрер совал бумагу в нос Цейтцлеру. — Пошлите кого-нибудь в армию, пусть сдерут погоны с этого мятежника! — бушевал Гитлер.
Цейтцлер был моложе этих двух, один из которых играл роль Бонапарта, другой — маршала Даву. Первый, чтобы хоть чем-нибудь походить на императора французов, причесывался так, чтобы клок волос падал на лоб. Он видел некое предопределение судьбы в том, что оба они начинали свой путь почти одинаково: Бонапарт — капралом, этот — ефрейтором.
Как Бонапарт был продуктом века и исполнителем воли определенных сил Франции, так и этот не возник сам по себе. Он тоже был продуктом и исполнителем замыслов могучих, страшных и преступных сил. И оба они шли в Россию — воистину, ничто не ново под луной! — одной и той же дорогой…
Уроки обычно извлекаются потом. Но, увы, не всеми!
…Итак, Гитлер, яростно прокричав о том, чтобы с командующего окруженной армии были содраны погоны, ждал, что скажет Цейтцлер.
Фельдмаршал Кейтель отлично понимал, что лишение командующего окруженной армии погон никак не выручит армию. Он растерянно переминался с ноги на ногу, потом, снова вытянув шею, замер.
— Я жду вашего ответа, — раздался гневный голос.
— Мой фюрер, вы нравы, как всегда, — смиренно начал Кейтель.
— Отдайте соответствующий приказ, фельдмаршал.
— Слушаюсь, мой фюрер.
Тут вмешался все время молчавший третий, как сказано, самый молодой, осторожный и чрезвычайно озабоченный спасением своей шкуры генерал Цейтцлер, начальник штаба Верховного главнокомандования.
Гитлер и Кейтель были так упоены победами, славословием, лестью и грохотом барабанов, что не слышали роковой поступи истории. Этот, еще ничем не упоенный генерал молодым обонянием чуял, что не за горами времена, когда с обоих стоящих перед ним молодчиков начнут сдирать перышки. Со своими он не желал расставаться — ни яма, уготованная одному, ни петля — другому никак не улыбались ему. Кроме того, он хотел сохранить для потомства свидетельства о своей невиновности, а дела, не менее жесткие, чем дела этих двух, взвалить на них же.
— Мой фюрер, — заговорил он медленно и веско, — конечно, командующий армией достоин самого сурового наказания, но…
— Я не признаю никаких «но»! — взвизгнул Гитлер.
— Пусть говорит, — снисходительно сказал Кейтель. Он ненавидел Цейтцлера хотя бы уже за то, что тот был молод, умел быть осторожным и играть до поры до времени в поддавки, чтобы затем выложить на стол убийственную карту.
— Я слушаю, — ворчливо сказал Гитлер.
— Начну с общих вопросов. В связи с летним наступлением территория, захваченная на Востоке, не соответствует размерам оккупирующей ее армии. Другими словами, слишком мало находится солдат на таком огромном пространстве. Если эти два факта не будут приведены в соответствие, катастрофа неизбежна.
— Дальше!
— В этом году боеспособность русских войск стала гораздо выше и боевая способность их командиров лучше. Мы должны проявлять значительно большую осторожность.
— Вы отчаянный пессимист, — прервал Гитлер начальника штаба. — Здесь, на Восточном фронте, мы пережили более худшие времена, и то остались живы. Справимся и с новыми трудностями.
— Для этого надо иметь войска. — Цейтцлер помолчал. — Войска есть. Я говорю об окруженной армии. Ее следует вывести, любыми средствами вывести из котла.
— Идея фикс! — Кейтель усмехнулся.
— В ней выход из создавшегося положения. — Помолчав, Цейтцлер добавил: — При таком положении срывать погоны с командующего армией, мой фюрер, нецелесообразно. — Как-никак Цейтцлер где-то в глубине своей душонки чувствовал себя виноватым перед генерал-полковником, успокаивая его невозможностью крупного русского наступления.
— Так слушайте! — Глаза Гитлера налились бешенством. — Дело не только в том, что я хотел выйти к Волге в определенном месте, возле определенного города. Да, я хотел взять этот город. Эту цитадель большевизма надо было уничтожить. Но это лишь часть огромной задачи, возложенной на меня историей. Я предпринимал летний поход прошлого, сорок второго, года на юг России, чтобы решить исход войны на Востоке или, по крайней мере, повлиять на исход ее. Моя цель была не только в захвате этого города на Волге. Неужели вы не понимаете, что значение рубежа Волга — Воронеж, захваченного нами, заключается в том, что он представляет собой выгодное исходное положение для нанесения нового удара на Москву и восточнее ее? Этот удар в сочетании с одновременным нашим прорывом на Центральном фронте из района Смоленска означал бы катастрофическую опасность для большевистских вооруженных сил…
— Но мы впервые слышим об этом, мой фюрер, — заикнулся было Цейтцлер.
