проплывающую рыбку. – Смотри, смотри какая! Синяя и блестит!
Виктор рассеянно улыбнулся и подумал: «Полгода – это ровным счетом ничего не значит. Но как же это она умудрилась про русалочку запомнить? Чудеса, да и только».
Вскоре зашло солнце, и Виктор вернулся на корабль. Какое-то время он размышлял, вернуть книгу на место или оставить у себя в каюте, но потом все-таки решил оставить. Хотя корабль не одобрял чтения в постели, да еще и по ночам.
А Тиль долго ворочалась на мягком песке, пытаясь заснуть. Отчаявшись, она прихватила за хвост рыбу-факел и поплыла наверх, к кораблю. Отодрала от днища морскую уточку и предложила рыбе-факелу. Рыба-факел презрительно скривилась и тяпнула Тиль за палец, не обратив на уточку никакого внимания. Тиль ойкнула, хихикнула и сунула рыбу-факел в специально приспособленный для такого случая садок. Потом залезла в тайник и извлекла оттуда небольшую книжку из ярко раскрашенного пластика. Подождав минутку, пока глаза привыкнут к голубоватому свету, она открыла книжку и начала читать по складам, запинаясь и водя по строчкам пальцем: «Далеко в море вода синяя-синяя, как лепестки самых красивых васильков…»
Корабль вздохнул, умиленно скрипнул досками и задремал.
Кажется, впервые она появилась весной. Точно, весной. На улице грохотала гроза, а я пыталась работать. Но голова гудела, мысли путались, а буквы сливались в одно большое мутное пятно. Я отложила книги в сторону, откинулась на подушки и закрыла глаза. В голове вертелась последняя переведенная фраза: «Внезапно она поняла, что так дальше продолжаться не может». За окном в очередной раз громыхнуло, я открыла глаза и громко сказала вслух: «Так больше продолжаться не может». Потом протянула руку к тумбочке и нащупала в верхнем ящике небольшой пузырек. В книге, которую я переводила, в такие моменты кто-нибудь непременно стучал в дверь. В мою дверь тоже постучали, и я, пряча пузырек под подушку, отстраненно подумала, что перевод – совсем не такая безобидная вещь, как может показаться на первый взгляд. Волей-неволей приходится подстраивать себя под чужую речь. Сперва только смотришь на мир через чужой хрусталик, а потом втягиваешься и начинаешь кричать по ночам от чужих кошмаров. Мой мир слишком хрупок для таких экспериментов, примерно на двадцатой странице он не выдерживает и меняется. Жаль, что мне никогда не заказывали перевести Библию – возможно, после двадцатой страницы я бы снова смогла ходить…
Дверь приоткрылась, и в палату вошел доктор Форман.
– Вот, решил заглянуть перед уходом, – извиняющимся голосом сказал доктор. – У вас все в порядке?
– Гроза, – глубокомысленно произнесла я, как будто это все объясняло.
– Гроза, – согласился доктор и подошел к окну. – Вы не думали о том, чтобы вернуться домой? – спросил он, не оборачиваясь, выстукивая пальцами на подоконнике какой-то загадочный ритм. – Мне кажется, что это пошло бы вам на пользу. Рано или поздно вам придется начать жить заново, а больница – даже такая, как наша, – только тормозит процесс…
Если бы у меня были силы говорить, я бы сказала доктору Форману, что мне не хочется начинать новую жизнь – мне бы со старой разобраться. Я бы сказала: милый доктор, я провожу большую часть времени в июне позапрошлого года, в аэропорту, в зале прилета, где вежливый человек в униформе объясняет, что самолет, в котором летел мой муж, разбился. И хорошо бы мне принять таблетку, запить водичкой и немножко подышать в бумажный пакет. Как будто стоит мне подышать в этот чертов пакет, и самолет, в котором летел мой муж, окажется целым. Я бы сказала: милый доктор, мне там плохо, я не хочу там оставаться, но единственное место, куда я могу сбежать, – это не ваше хваленое «здесь и сейчас», а темная тепловатая вода, которая принимает меня, нежно обволакивает, даже и не пытаясь вытолкнуть на поверхность, а я бьюсь спиной о мягкий белый песок и судорожно вдыхаю…
– Жаль, что вы с таким упорством отказываетесь принять мою помощь, – с легким намеком на укоризну вздохнул доктор, внимательно рассматривая подоконник.
Возможно, он и впрямь придумал бы, как мне помочь, – если бы у меня были силы говорить. Но сил у меня оставалось ровно на то, чтобы вытащить из-под подушки пузырек, поднести ко рту и подцепить зубом скрипящую резиновую пробку. В это мгновение тень доктора Формана отделилась от стены, склонилась надо мной и резко ударила по руке. Пузырек покатился прямо под ноги доктору, а я в ужасе замерла, очень живо представляя, как доктор медленно наклоняется, поднимает стеклянную бутылочку с пола, читает этикетку, переводит на меня взгляд и спрашивает: может быть, нам стоит об этом поговорить? Я попыталась встать, забыв на мгновение о своих ногах, но Тень опередила меня. Она скользнула на пол, накрыла собой пузырек и застыла. Я смотрела, как пузырек медленно исчезает, растворяясь в темном пятне, и думала, что схожу с ума. Обидно – прожить короткую скучную жизнь и напоследок сойти с ума так же коротко и скучно. В этом было что-то удивительно несправедливое, и я, неожиданно для себя, расплакалась – впервые за последние два года.
Доктор Форман удивленно обернулся и подошел к кровати.
– Вам плохо?
Я хотела сказать: «Да, мне плохо. Помогите мне. Я попробую вам поверить, а вы попробуйте мне помочь. Потому что я со страшной скоростью лечу в пропасть, и у меня такое странное чувство – вот тут, под ложечкой, – что там, внизу, меня ждет все что угодно, но только не морская вода, синяя-синяя, как лепестки самых красивых васильков…» Но стоило мне открыть рот, как Тень заговорила моим голосом, спокойно и устало:
– Это из-за грозы. Вы не могли бы попросить у сестры снотворное? Спасибо, что навестили, доктор.
Доктор Форман вышел, а Тень поднялась с пола, потянулась и склонилась надо мной. Невыносимо знакомые губы щекотно прикоснулись к моему виску, и я – впервые за последние два года – засмеялась.
Тиль выплыла на поверхность моря, когда солнце уже клонилось к закату. Она протерла глаза, чихнула и оглянулась вокруг, пытаясь сообразить, где находится и как она тут оказалась.
– Ты кто? – спросила она у Виктора, который лежал в лодке, уже спущенной на воду, но еще привязанной к кораблю, и читал книгу.
Виктор оторвался от книги, посмотрел на Тиль и так быстро вскочил на ноги, что лодка чуть было не перевернулась.
– Я Виктор, – сообщил он и легонько поклонился, пытаясь справиться с растерянностью. – А ты… Ты меня совсем не узнаешь?
– Нет, – пожала плечами Тиль, нырнула и сделала под водой сальто.
Бывает и лучше, отметил про себя Виктор, но для первого раза неплохо. Очень даже неплохо.
– Ты посмотри, что у меня есть, – внезапно завопила Тиль, даже не успев вынырнуть. Так что следующие несколько минут она отчаянно фыркала и отплевывалась, одновременно делая Виктору загадочные знаки головой и тыча указательным пальцем в собственный хвост.
Виктор сел на корточки и потрясенно пробормотал: «Вот оно как… Ну-ну…» После чего подпер голову рукой и стал наблюдать за тем, как Тиль вне себя от восторга изо всех сил лупит хвостом по воде. Несколько капель попали на обложку книги, и корабль недовольно застучал чем-то тяжелым в трюме. Виктор поспешно вытер кожаный переплет рукавом и заткнул книгу за пояс.
– Что это у тебя? – внезапно заинтересовалась Тиль. – Вот это, черненькое? Брось мне его сюда, я с ним буду играть!
– Это книга, – ответил Виктор. – Играть с ней нельзя, она от этого испортится.
– Глупая книга, – подвела итог Тиль и сделала еще одно сальто.
– Ты права, – согласился Виктор. – Глупая книга про глупую девочку, которая сначала долго болела, а потом взяла и умерла.
Тиль взялась за борт лодки, подтянулась на руках и залезла внутрь.
– Рассказывай дальше, – велела она, устраиваясь поудобнее.
Корабль зашуршал и заворочался, от его бортов по воде пошла еле заметная рябь. Виктор провел рукой по нагретой солнцем обшивке и улыбнулся.
– Это ты придумал? – тихо спросил он у корабля. – Она сама ни за что бы не догадалась.
