– А кто ты такой?
– Я плотник и всем делам охотник.
– Ох, братец, да у меня работишки понакопилось.
– Это наше дело.
– Ты только один?
– А нас будет и двое, бери любое.
Показывается мельница, выходит из нее черт:
– Вот этот самый домовой в кудрявой роще своей, под кремнистым камнем стерегет богатый клад.
Является черт:
– Ха-ха-ха! Что тут сделалось? Мельница без клада не строится, в ней много чертей водится. Сходить было за товарищем.
Является другой черт, они ломают мельницу.
– А! Кровь потекла, и пыль покапала…
Является сатана, говорит хозяину:
– Бес и рек: ты злой человек, отрезать тебе уши да нос, с тебя будет чудесный купорос, моему главному дохтору <…> для переварки старых старух на молодых молодух.
Ставится государственная контора, сидит за столом писарь:
Входит Судья.
Рассудил!
Является конница; за ней Офицер и кричит «Во фрунт! Дивизион вперед! Дирекция направо, скорым волшебным шагом в три приема марш!» (
Морской флот англичан отправляется в свою землю. Вот тут корабли иные, от похмелья как шальные, едва ноги волокут. Вот несчастный корабль погибает… погиб… пропал… прямо Клишихе в пряники попал.
Городской дом. Выходит Барин с трубкой и кричит:
– Ванюшка! Слуга новый!
– Чего изволите, барин голый?
– Как, разве я голый?
– Нет, барин добрый
– Поил ли ты коня?
– Поил, барин.
– Отчего ж у него губа суха?
– Оттого, что прорубь высока.
– Дурак, ты б ее подсек.
– Я до чего досек, – все четыре ноги прочь отсек, а за хвост взял и под лед подоткал.
– Дурак, она захлебнется!
– Не, барин, получше напьется.
– Много ль у меня на конюшне стоят?
– А две стоят, да и те едва дышат.
– Ты мне всех коней поизмучил. Пошел, позови приказчика, тот на грош поумней тебя. Приказчик!
– Чего изволите, баринушка?
– Поди сюды.
– Недосуг, баринушка, курята не доены, коровы на нашесте сидят.
– Вот мошенник! Кто ж курят доит, а коров на нашест сажает? Поди сюда!
– Чего изволите, барин?
– Я нынешний год на дачах проживал, в Питербурхе, домашних обстоятельств не знал, каков у нас нонче хлеб родился?
– Не знаю, баринушка, я старый хлев свалил, а новый постановил.
– Дурак, я тебе не то говорю.
– Это, баринушка, я не о том вам и сказываю.
– Я тебя что спросил?
– А вот, баринушка, что: слухай, я буду молчать.
– Ну, ну, говори.
– А вот, баринушка: хлеб отменно родился. Колос от колоса – не слыхать девичьего голоса, сноп от снопа – целая верста, а скирда от скирды – день езды.
– Хорошо. Куда ж ты этакий хлеб подевал?
– Слухай, баринушка: девкам сенным да внукам серым сто четвертей отдал, коровам да свиньям, да придворным твоим людям – сто четвертей, ребяткам малым да бабкам старым – сто четвертей.
– Фу, черт, где ты этаких баб понабрал?
– Помилуйте, баринушка, все ваши.
– Куда ж мы их девать будем?
– Не знаю, баринушка, если их продать – срам и в люди показать, а если их похоронить, то их и живых земля не примет.
– Дурак мужик! Ежели их продавать да хоронить, легче их переварить.
– Да это, баринушка, хорошо. Они будут молодые.
– Нет ли у тебя какого дохтура?
– Есть, баринушка. (
Входит врачель, господин спужался его.
– Фу, да ты черт!
– Нет, я не черт, я есть врачель Больфидар, а лечебный мой дар известен. Известен я по всему граду, куда вступлю во двор, где немочных собор, всем подам отраду: у кого порча иль чума, иль кто сойдет с ума –