Стали рядами целые их тысячи: платья у всех одноличные, точно с одного плеча; нельзя их различить одного от другого ни по волосу, ни по голосу, ни по взгляду, ни по выступке. И никак бы не могла баба признать между ними мужа, да на счастье вспомнила наказ соседа. У всех платье застегнуто с левой стороны и нет ни кровинки в лице, а у мужа правая пола вверху, а кровь на щеках так и играет. Как узнала она мужа, ее честью отпустили с ним домой. И пока они шли до суседа, не спускала с рук руки мужа.
В некотором царстве, в некотором государстве жил-был мужицок- лесницок; он ходив лесовать недалеко и бив дици немного. Вот он и говорит сам сибе:
– Надо сходить подальше, можоть (быть) побью побольше.
Отправивсе по один день подальше и бьет всяково звиря много и слышит в одной стороне и крик, и рев, но не смев тово дни пойти туды. На второй день опеть-жо идет в ту сторону лесовать и тожо бьет всяково звиря ощо тово больше и чиет тот-жо крик и рев в той стороне; он опеть не смев туды идти, так оставив. Вот и на третий день идет туды-жо и тожо бьет всяково звиря много и опеть слышит рев и крик; расположивсе: што будет – схожу, што там такое. Приходит к этому месту и видит: дерутце лев-звирь и чорт. Вот этот левзвирь и давай просить мужичка, чтоб подсобив эттово чорта убить. И чорт просит мужицька-лесницька, штобы подсобив лева-звиря убить. Мужик думает сам сибе: «Не знаю, которово и убить?
Если чорта убить, то лев-звирь съест меня, а лева-звиря убить – чорт помучит, помуцит, да живо-жо оставит», – и решив льва убить. Вот он взяв свое ружье, зарядив ево покрипце и убив лева-звиря. Этот чорт и говорит:
– Цем-жо я буду тебя, мужицок, награждать? Здесь наградить мне нечцем, – пойдем-жо, друг, домой, – там я награжу тебя цем нибудь!
Приходят оне к чорту, бросает этот чорт шкуру лева-звиря о пол и говорит своему отцю:
– Ах, батюшко! Сколько я не ходив, а все-таки лева-звиря погубив!..
– Ах, дитя! – говорит отец, – где тибе лева-звиря погубить?
– Да вот мне, батюшко, мужицок-лесовицок помог убить, я не знаю, цем-жо ево и наградить?
– А вот што, дитя! – говорит старшой чорт, – Есть у нас серебряное кольце, с руки на руку переложить – выскочат 12 молодцей, що угодно, то и сделают, отдадим ему, пусть он повисит под правую пазуху.
– Но этово, – говорит малой чорт, – мало ему; вот што, друг, пойдем к цярю, у цяря есть много пастушков, пасут стада и делают утраты во всякий день много, и порядись ты у этово цяря пасти скота и будешь пасти постоянно сохранно и жалованье он тибе положит большое.
Приходит к цярю и говорит мужицок на этих пастухов, што «Вы, вот, ходите и много утраты делаете, а я буду ходить сохранно!» Вот ево цярь этот и порядив в пастухи и рядив ему сто рублев в лето; он и став ходить сохранно. Этих, старых пастухов цярь посадив в тюрьму, им стало бедко на новово пастуха; и выходят цярские дети погулять к острогу, вот эти острожники и говорят:
– Эй вы, цярские дити! Подьте-тко сюды, цево нибудь скажем про вашево новаво пастуха.
Дити подошли, они говорят:
– Ваш молодой (новой) пастух похваляетце достать из-за тридевять земель, из-за тридесять морей, из тридесятово цярства от бабки от довгоноски внуцьку Олену, прекрасну девицю.
Вот дити пришли домой и сказали своему отцю. Доживают до вецера, пригоняет пастушок скота сохранно, и призывает ево цярь на-лице и говорит ему таковы слова:
– Ну, вот што, молодець, достань мне сей-жо ноци невесту от бабки довгоноски внуцьку, Олену прекрасную, не достанешь – голова долой!
Вот пастушок заплакав горьким горюцим слезами и вышев из цярства, да сам сибе и говорит:
– Эх, кабы на эту пору, на это времецько, да старопрежний друг-чорт!
А он тут и есть.
– О цом, говорит, друг плацошь?
– Да вот так и так, говорит, цярь службу накинув.
– Однако, какую?
– Да приказав достать из-за тридевять земель, из-за тридесять морей, из тридесятово цярства Олену, прекрасну девицю, взамуж.
– Эх, друг! – говорит чорт, – это нам не служба, а службишка. Садись за плеци!
Вот он сев за плеци к чорту, и потащились. Несет ево чорт и говорит таковы слова:
– Вот што, друг! Придем мы с тобой туды, а мне в дом зайти неприступно; в этот дом ты пойдешь все равно, што поло; у ворот стоят цясовые, но я напущу на их сон, все равно, што мертвые будут. Когда в первую комнату взойдешь – спит простонародье; во вторую комнату взойдешь – спят солдаты; в третью комнату взойдешь – спят господа офицеры, и на всех я напущу мертвой сон; в цетвертую комнату взойдешь – спит она, прекрасная Олена; заверни ты ее с постелькой всей и тащи по ком хоцешь, хоть по народу, не кто не пробудитце.
Мужик так и сделав; прошов три комнаты, взошов в цетвертую, взяв ее с периной и потащив скорее, а все спят как мертвые; приносит на улицю, садитце к чорту за плеци и потащились к цярю. Приходит он к цярю и кладет ее в прихожую. Эта девиця по утру встает и говорит сама сибе:
– Ах, Боже мой! гле же я теперь лежу? у цяря в прихожей …
Вот приходит цярь к ней и говорит:
– Што-жо, Олена, прекрасная девиця, идешь-ли взамужество за меня?
– Ах, ваше цярское величество! отцево-жо я нейду за вас, только есть-ли у вас винцельное платье?
– Как-жо, говорит, нет у нас платья?
Вот он отвел ей комнату с платьем; она день выбирает, другой и третий и не могла по уму прибрать платья.
– Ну, говорит, ваше цярское величество, когды умили меня достать, так умийте и мое винцельное платье достать!
Вот этово пастушка цярь опеть призывает к сибе на-лице и посылает опеть туда-жо за платьем.
– Представь-жо, говорит, к утру, а не представишь – голова с плець долой!
Пастух выходит из царства и плацет тово тошняя.
– Ах, говорит, кабы на эту пору, да на это времяцько, да старопрежной друт-чорт!
Он тут и есть.
– О цом друг плацешь? – говорит.
– Да вот цярь опеть службу накинув: приказав достать платье винцельное.
– Ну, говорит чорт, эта служба ницево-таки служба! Но, давай постараемся, можот достанем.
Вот пастушок сев к нему за плеци, и потащились опеть. Несет ево чорт и говорит:
– Вот што, друг, это платье у ней в каменном соборе и в алтаре под престолом. Вот мы когды придем к этому собору, у этово собора (есть) каменная ограда и лежит тут обломков кирпицю много, ты бери один которой поматеряя; в этом соборе будет совершатце служба, ты взойди в собор и встань за пецьку, а мне идти туды неприступно. Вот я обвернусь златорогой ланью, буду вокруг собора бегать и служба остановитце, пойдут меня ловить и выйдут из собора все, останетце один монах, да и тот станет в окно смотрить. Вот ты (в это время) из-за пецьки выйди и этим кирпицем в тиме ево ударь и сними с ево монашеское платье и надинь на себя; тогды и возьми это платье из-под престола, выходи вон и лови меня, я тибе половлюсь.
Вот приносит ево чорт к этому собору, – тоцьно, што в соборе служба идет, и взяв он кирпиць, которой поматеряя, заходит в собор и встает за пецьку, штобы некто не видав ево. А чорт обвернувсе златорогой ланью и став бегать вокруг собору. Певцие увидали эту лань и остановили службу, друг по дружке и вышли все; оставсе один монах и тот смотрит в окно. Вот этот мужицок выходит из-за пецьки, этим кирпицом и зашиб монаха, сняв с ево монашеское платье и надев на себя; потом достав подвинецьное платье из-под престола, сунув ево за пазуху, выходит вон и ловит эту лань. А люди ему и говорят:
– Эх, монах! где тибе поймать эту лань? – есть полутше тебя, да не могут половить!..
Он одно: пробираетце к ней да дружелюбит, а эта лань подвигаетце к нему да лащитце. Поймав эту лань и сев на ее. Народ крицит:
– Монах, вались! не то увезет тебя – а он держитце да думает, как бы скоряя уехать. Выехали на заполье, сняв с себя монашеское платье, повесив на кол, а сам сев к другу за плеци, и потащились
