мог их найти и заклятиями и заговорами над ними, причинить вред находящемуся в доме скоту.
Как-бы то ни было, но ни молитва, которой начинается «отпуск», ни такие предосторожности, как положение отпуска и шариков за иконы, не считаются жителями Пудожского уезда достаточными, чтобы «оберечь» свой скот от лесовика или лесного царя. Маленькая упущенная формальность, случайно неверно произнесенное слово может уничтожить всю силу заговора, и лесной царь, гневаясь на лиц, желавших силой заговора и обрядов ограничить его власть над скотом, нашлет намеренно больше диких зверей на стадо и большее количество коров заведет в глубину леса, к себе. Поэтому-то лучше дружить с лесным божеством. Благодаря этому пастухи предпочитают заключать договор с лесовиком, по которому ему предоставляется право взять к себе известную часть скота (обыкновенно, впрочем, не больше одной, двух коров).
За это лесовик обязан оберегать стадо. Этот договор с лесовиком считается очень греховным, но и на него соглашаются крестьяне, лишь бы их стадо оставалось целым. Договор заключается при посредстве строго определенной формулы – заговора, из которого нельзя выкидывать ни слова.
Действительно не все пастухи знают как это сделать; а те, которые знают, хранят эту тайну и не всегда решаются говорить об этом односельчанам. Некоторые крестьяне так же знают слова заговора, но боятся рассказывать его. Этим-то страхом сообщить вещь, которая считается столь греховной, и объясняется, что до сих пор этот заговор не проникал в печать; этим же объясняется, что крестьяне, сообщавшие нам об этом договоре с лесовиком, все, поголовно, отзывались незнанием слов заговора, ни за что не соглашались открыть нам слова его.
В виду возможности заключить с лесовиком подобный договор и является существенно необходимым при пропаже скота из стада узнать, пропала-ли она по «шалости» лесовика или была пропавшая скотина ему завещана. Чтобы узнать это, обращаются к лицам, которые, по мнению населения, «знаются с лесовиком», – «есть такие люди», прибавляют обыкновенно при этом.
Эти люди обыкновенно отправляются в лес, становятся не перекрестке и свищут. Лесовик приходит на свист. «Человек, который знается с лесовиком», спрашивает его, что пропавшая скотина была ему завещана или нет. Если она была завещана, то хозяину пропавшей скотины остается лишь примириться со своим горем: ничто не может помочь ему вернуть скотины (корову или лошадь), уведенную лесовиком. Другое дело, когда лесовик похитит у него скотину ему не завещанную.
Потерпевший, узнав от того, «кто с лесовиком знается», что он может вернуть пропавшую скотину, так как она лесовику завещанной не была, совершает то жертвоприношение, о котором я уже говорил выше. Хозяин пропавшей скотины, взяв завернутое в тряпку или бумажку яйцо, отправляется в лес на перекресток и, положив на левую руку яйцо (иногда и ржаные лепешки), произносит следующие слова: «Кто этому месту житель, кто настоятель, кто содержавец, тот возьмите дар, возьмите и домой скотинку спустите, нигде не задержите, не за реками, и не за ручьями, и не за водами»; он оставляет яйцо на перекрестке для лесного царя. Скотина после этого должна найтись.
Таков в общих чертах культ лесного божества. Не останавливаясь на некоторых чертах лесовика, которые мы можем встретить почти во всех местностях, населенных великорусским племенем, отмечу лишь то, что в наиболее развитой форме этот культ является среди жителей, населяющих берега оз. Купецкого и в близлежащих от него деревнях. Этот культ сохранился здесь наиболее цельным не оттого, что леса, окружающие это озеро, более дремучи, чем в остальных частях уезда, не оттого, что городская культура здесь оказала меньшее действие, чем в других деревнях. Напротив того, во многих частях уезда лес заполонил большее пространство земли, более дремучим растянулся он по берегам озер и по кряжам гор. Городская культура более чем в большинстве других частях уезда оказала свое действие. Вернее будет искать причину сохранения культа лесовика в самой жизни крестьянина, поселившегося издревле на Купецком озере.
Главное занятие его хлебопашество; рыболовство уступает ему первенство, так как само Купецкое озеро с прилежащим к нему Тягозером не велики (первое 4–5 в. шир. и приблизительно такой же длины; второе 6–7 вер. длины) и не в состоянии обеспечить жителей рыбой. Хлебопашество, как я уже сказал, требует от местного крестьянина усиленной борьбы с лесом. Проводя почти все лето в лесу, крестьянин невольно сживается с ним. Дело в том, что в виду того, что лядины отстоят иногда верст за 15–20 от деревни, крестьяне, запасшись провизией на неделю, отправляются утром рано в понедельник, пребывают в лесу целую неделю и лишь в субботу вечером возвращаются домой. И так почти все лето.
Неудивительно поэтому, что лес должен был оказать наиболее сильное влияние на воображение крестьянина данной местности, что из духов, населяющих, по верованиям крестьян, землю, – лесовик, как наиболее близкий, должен был пользоваться и наибольшим почетом, что культ его наиболее развился.
Понятно поэтому также, что в иных местах где рыболовство занимает первое место в экономическом быту крестьянина, где ему приходится не столько проводить время в лесу, сколько на волнах озер, что в таких местностях культ лесного духа должен был отойти на второй план.
К таким относятся жители берегов оз. Водлозера. Близость этого последнего, имеющего 60 в. длины и 40 в. шир., изобилующего при этом рыбой, должно было повлиять на занятия местных жителей, которые и являются с давних времен рыболовами, и лишь отчасти хлебопашцами. Поэтому естественно, что культ духа лесного не мог здесь развиться, но зато также естественно, что именно здесь, где большая часть дня крестьянина проходит на озере, которое, как и все озера севера, крайне непостоянно, должен был развиться культ ветра и духа воды. То стоит тишь и лов идет удачно, то вдруг подует северик и рыбы не станет. «Северик подует – из котла рыбку повынет», говорят водлозеры, желая указать зависимость главного источника их дохода от случайных перемен ветра.
Поэтому здесь, на Водлозере, является антропоморфизация ветров, если и не всех, то, по крайней мере, главного и самого опасного для крестьянина – северика. Это старик, и старик суровый. Ветры то помогают, то препятствуют плавающему на озере рыболову. Они едут на тройках и дуют, поднимая то попутный, то встречный ветер. Употребительно у водлозеров заклинание ветра, которое мне не приходилось встречать в других местностях Пудожского уезда. Если ветер попутный, но дует слишком вяло, так что парус не надувается, водлозеры произносят следующее заклинание:
Если попутный ветер дует слишком сильно, то начинают его просить дуть потише: «Перестань, ишь разгулялся: что ты! потише!» Снимают шапку, просят и, если ветер случайно не ослабеет, грозят ему кулаком и грозно прибавляют: «Говорят тебе перестань! Не смей!»
Но гораздо страшнее для водлозера водяной. В отношениях к божествам воды следует также отличать водяного царя от простого водяного. Этот последний стоит в тех же отношениях к царю водяному, как простой лесовик к лесному царю. Он также подведомствен ему. Но понятие о лесном царе гораздо определеннее, чем представление о царе водяном. Первый господствует над лесом, окружающим селение, водяной же менее определен. То он является главным начальником и управителем озера, которому служат и которого слушаются водяные рек и ручьев, втекающих в это озеро, и водяные мелких озер, сообщающихся посредством рек с большим озером. То в одном озере их оказывается несколько. Нечего и говорить, что понятие о водяном царе подчас смешивается с понятием о простом водяном. Простых водяных часто видают: они выходят на берег, где сидя у воды расчесывают себе волосы. При появлении человека они обыкновенно бросаются в воду.
В общих чертах водяной, царь водяной, в отношении своей деятельности, в отношениях своих к людям мало чем отличается от водяного наших средних губерний. В виду этого, я на нем останавливаться не буду. Отмечу лишь тот факт, что в Водлозере живут, по преданию, два водяных: один у Пречистенского погоста, другой у Ильинского.
Дело в том, что все население, ссевшееся по берегам и островам Водлозера, делится в церковном отношении на два прихода: Пречистенский (ближе к южному берегу озера) и Ильинский в 15 верстах от первого (по озеру), ближе к северному берегу. О построении церквей в том и другом погосте ходят у жителей сказочные предания, впрочем того характера, который очень распространен по всем местностям России. Рассказывают, что Ильинскую церковь хотели прежде построить на другом месте и привезли для этой цели лес на место, предназначенное для постройки церкви. Невидимая сила снесла его на остров; лес снова привезли на место, предназначенное для постройки; но невидимая сил вернула лес снова на тот
