Старообрядчество превратилось в секту.
Они существуют и теперь. Прошли сотни лет, а они есть. Они живут целыми семьями в деревянных хатах, в самой чаще лесов. Они не признают цивилизации, пьют колодезную воду и не знают, что такое электричество. Это след той самой реформы Никона, её отпечаток на новом веке.
Чего хочет католическая церковь? Реформы Джереми Л. Смита? Нового раскольничества?
Джереми ничего об этом не знает. А кардинал Спирокки — знает. И Карло Баньелли — тоже. Они понимают, что им не найти более сложной публики, более неверующей, более упрямой.
На Джереми тут смотрят по-разному. В нём видят три лика, три ипостаси — человека, ангела и дьявола. Эта троица живёт в каждом из вас. В вашей соседке, по утрам пьющей кофе на балконе. В вашем начальнике, который слюнявит пальцы, листая книгу. В вашей девушке, мило улыбающейся, когда вы рассказываете очередной плоский анекдот. Но вы не видите эту троицу в своём окружении. Вы не видите её в тех, кто каждый день проходит мимо вас по улице, кто едет с вами в метро, кто продает вам пиццу. Но вы видите всё это в Джереми.
Его проклинают как Антихриста. Его проклинают старики, потому что они привыкли к другой вере. Проклинают молодые, потому что воспитаны стариками. Суть в том, что человек, с детства приобщаемый к какой-либо доктрине, не способен избавиться от её влияния. Он не может отторгнуть то, что вдалбливается в него с младенчества.
Детей крестят в несознательном возрасте. Их приносят к священнику, и он поливает их водой, которая отличается от обыкновенной только названием. «Освящённая». «Святая». На самом деле эта вода набирается из-под того же крана, под которым вы моете посуду. Возможно, она проходит через специальный смягчающий фильтр. Возможно, кипятится, чтобы ребёнок не подхватил какую-нибудь заразу. Но это просто вода, не более чем вода. Родители счастливы. На их ребёнка надевают крестик. Би хэппи, теперь ты приобщён к Святой Церкви, сынок. Теперь Бог видит и защищает тебя. Научись креститься и целовать этот крестик. Научись бить челом.
Как будто Бог не видит некрещёных. Как будто кусок металла открывает Ему глаза. Идиоты. Идолопоклонники.
Человек может и должен пойти в церковь и креститься только тогда, когда сам придёт к вере и сочтёт это необходимым. Человек должен сам этого захотеть, должен самостоятельно анализировать свой внутренний мир.
Из-за дурацкого обычая крестить новорожденных крошек по улицам ходит огромное количество людей, которые плевать хотели на религию, веру, Бога и Церковь, но при этом механически таскают на груди этот крестик — скорее ради понтов, нежели во имя чего-то другого.
Только сам человек может выбрать веру по себе — будь то христианство, ислам, иудаизм или конфуцианство. Или вера в Джереми Л. Смита. Он должен сам осознать необходимость каких-либо обрядов и посещения церкви.
Человек с крестиком на груди убивает и грабит, в то время как человек без крестика жертвует Церкви последние деньги. Это ли не лицемерие?
Просто многие воспринимают свою веру как индульгенцию. Я верующий, я исповедуюсь, на мне — крест. Значит, можно делать всё, что угодно. Крест становится частью разума. Искоренить её невероятно трудно. Ещё труднее пересадить вместо неё другую.
Это объясняет первоначальное отношение верующих к элсмиту. Для большинства людей символом веры раз и навсегда стал крест. Элсмит кажется им печатью Сатаны. Джереми Л. Смит — лжепророк. В каждом городе мира, куда он прилетает, собирается пикет ненавистников. Они плюют в него, пытаются бросаться сырыми яйцами. Они кричат: «Эй, Антихрист!» Они называют его Иудой и еретиком и грозят ему адским пламенем.
В Москве полчища ненавистников Джереми превышают все возможные нормы. Ни в одном городе мира их не было столько. Бабушки и дедушки, которые соблюдают все мыслимые посты, а в слово «грех» вкладывают всю свою ненависть к непонятному и неизвестному. Они не разбираются в цифровых технологиях — грех. В современной литературе — грех. В молодёжной моде — грех.
Джереми Л. Смит — это воплощение греха. Он принёс в мир злобу и разрушение, ломку тысячелетних устоев. Смерть.
Другие видят в Джереми ангела. Того самого, которого и должны видеть. Которого изображают в книгах, которого пропагандирует Ватикан. Они встречают Джереми с плакатами на русском, английском и итальянском, с его портретами в руках. С транспарантами и лозунгами. Про них нет смысла рассказывать отдельно. Таких людей тысячи во всех городах мира. Джеремиманы.
Третьим плевать. Их тоже очень много. Они просто жрут свои бутерброды, сидя перед телевизорами. Или делают деньги на нефти. Или поют в театре оперетты. Они знают, кто такой Джереми, но это не их дело. Они не верили и не верят.
Именно за них и борется кардинал Спирокки. Переубедить верующего — почти нереально. Доказать неверующему — вполне возможно. Это и есть паства, за которую стоит сражаться. Это разбредшиеся бараны, которых нужно согнать в стадо.
И стричь с них шерсть. Или — при необходимости — забивать на мясо.
Это чудовищная картина — мы видим её в каждом городе, куда прилетает Джереми Л. Смит. Вот он сходит по ступенькам трапа. Вот садится в подогнанный прямо к трапу лимузин. А толпа — беснуется. Они что-то ревут в жалкой надежде, что именно их крик пробьётся сквозь шум и гам. Что Джереми Л. Смит услышит именно их. Что сейчас он выйдет и станет исцелять прямо здесь, посреди этого столпотворения. Матери тащат своих убогих, дебильных, косых и кривых детей. Жёны — своих мужей после инсультов и инфарктов. Кто-то несёт домашних животных: исцелите мою морскую свинку, она умирает.
Спирокки понимает ценность акта публичного исцеления прямо в аэропорту. Но этим можно заниматься только в здании. Потому что лётное поле простреливается. И дорога — простреливается. А Спирокки не доверяет русским.
Лимузин останавливается у служебного входа, и Джереми скрывается в здании аэропорта. Для него расчистили и обустроили большой зал ожидания. Джереми, вот твой трон. Здесь ты будешь принимать своих первых подданных в этой стране.
Джереми проходит через зал, у трона его встречает девушка с хлебом-солью. Это русская традиция. Джереми ищет взглядом водку и медведей. Ещё в самолёте он спросил Спирокки: русские круглый год пользуются цепями на колёсах автомобилей? Джереми отламывает кусок хлеба. Это вкусно: хлеб горячий, только что из пекарни. Обычно девушка встречает гостей прямо у самолёта, но тут — особый случай. Убить президента или премьер-министра — это ерунда, всего лишь поедание пешки. Но Джереми — это король.
Даже более. На шахматной доске вообще нет фигуры, соответствующей Джереми Л. Смиту, потому что Джереми — игрок.
Он садится. Патриарх и Президент встретят его уже в Москве. Так было запланировано. В аэропорту — простые люди. Больные, кривые и колченогие.
Спирокки не знает, сколько эти «простые люди» платят за право приблизиться к Джереми. Кардинал не представляет уровня коррупции в этой стране. Впрочем, он не думает о таких вещах. Значит, всё в порядке. Значит, можно жить дальше. Совесть — это аппендикс души. Ампутация совести есть акт самоуважения. Акт духовного оздоровления.
Мать с ребёнком-дауном лет тринадцати-четырнадцати. Под дланью Джереми взгляд его сведённых к носу глаз обретает осмысленность. Он видит мир таким, каким не видел никогда. Мать рыдает. Их отводят в сторону.
Инвалид, жертва очередного кавказского конфликта, — без руки и без ноги. Его подвозит на коляске женщина в чёрном платке — сестра. Она потеряла мужа на той же войне. Инвалид с ужасом смотрит на свою новую руку, безволосую и бледную. Он шевелит пальцами. Женщина бросается на колени и кричит: «Ты можешь вернуть мне Пашу, Господи?» И целует ноги Джереми Л. Смита. Её пытаются оттащить. Джереми жестом показывает: «Отойдите». Он поднимает женщину и смотрит ей в глаза.
Спирокки напрягается. Он не знает, чего ждать от Джереми Л. Смита. Кардиналу переводят слова женщины.
