В этот момент Джереми понимает, что знает русский. С ним всегда говорили по-английски. Иногда — по-итальянски. Ему переводили абсолютно всё. Даже африканцы. Он никогда не замечал, что понимает другие языки. Переводчик пытается сказать что-то на ухо Джереми, но тот отстраняет его. Не нужно. Я всё понимаю.
Джереми Л. Смит берёт женщину за руки. Её зовут Марина, это он тоже знает.
«Ты можешь, да?»
Это читается в её глазах. Этот вопрос написан на её бледной коже, на синяках под глазами, на блеклых волосах под платком, на прозрачных веках.
«Могу, — говорит Джереми Л. Смит. — Он ждёт тебя дома».
В этот момент Спирокки понимает, что всё пропало. Что газонокосилыцик превратился в мудреца. Что по возвращении в Италию Джереми Л. Смита придётся остановить, потому что другого выхода нет.
«Он ждёт тебя дома», — эта фраза звучит из громкоговорителей. Её передают по радио, транслируют по телевизору. Эта женщина обречена стать знаменитой. Звездой. Воплощением экранного счастья. Ещё более страшная участь уготована её мужу.
Вы видели это. Вы видели интервью с ним. «Что вы чувствовали, когда пуля попала вам в сердце? Что там, с другой стороны? Вы видели Бога? Где вы обнаружили себя, когда ожили?»
Он ничего не видел — и это на самом деле так. Он просто закрыл глаза — там, на границе. Он расплескался кровавым пятнышком по географической карте. Он стал ничем. Он видел лишь пустоту — никакого Бога, никакого рая или ада. Ничего. А потом он открыл глаза, точно после обыкновенного сна. И оказалось, что он лежит на диване в собственной московской квартире, а на комоде стоит его фотография с чёрной лентой поперёк нижнего правого угла.
Когда его могилу — прах этого бедняги был захоронен в Москве — раскопают джереминенавистники, они не найдут там ничего. Пустой гроб. Этого человека зовут Павел Космачёв. Пограничник, капитан. Русский офицер. Человек, которому суждено было стать новой вехой в распространении учения Джереми Л. Смита.
Слушайте: Марина Космачёва выступает в тысяче телешоу. В каждом она говорит практически одно и то же. «Джереми Л. Смит — это Бог. Это ангел. Это вселенская любовь».
Но Спирокки знает, что пик — это начало конца. Что альпинист, покоривший Чогори, вынужден спускаться. На спуске гибнет в два раза больше людей, чем при подъёме. Именно поэтому он хмурится, когда Джереми Л. Смит произносит фразу: «Он ждёт тебя дома».
В этот момент Марина рыдает, прижавшись к груди Мессии.
Кстати, Джереми видит у Марины рак матки. И устраняет его. Стирает, словно ластиком. Но об этом не знает никто, кроме самого Джереми.
Они подходят и подходят — длинная очередь из калек и убогих. И Джереми привычным жестом накладывает руки, привычно придаёт лицу выражение доброты и благости. Автоматическая реакция.
Кто-то в толпе кричит: «Прекратите это фиглярство! Долой фокусника!» Человек, у которого на месте культи только что выросла новая рука, проталкивается к крикуну и этой самой рукой бьёт его по лицу. Возникает драка. ОМОН лупит дубинками кого попало. Джереми смотрит на это и поднимает руки.
«Остановитесь».
Он говорит тихо, шепчет одними губами, как шептал Уне признания в любви. Но слышат — все. Вся толпа, каждый человек, от первого до последнего, слышит это слово. «Остановитесь». Этот голос звучит внутри каждого из них: он не касается их барабанных перепонок, их стремечек и наковален, он проходит прямо в сердце и звучит оттуда, поднимается изнутри и согревает. И они оборачиваются к нему — все оборачиваются. Дерущиеся и милиционеры, старики с плакатами «Долой Антихриста!» и служащие аэропорта — все смотрят на Джереми Л. Смита. А Джереми Л. Смит раскрывает свои объятия, точно хочет обнять всю эту толпу, всех этих людей, и говорит почти шёпотом:
«Сила — в любви. Не поднимайте руки друг на друга. Любите друг друга. В этом ваша сила, потому что все вы — дети мои, и я хочу воспитать вас в нежности и любви…»
Это тот самый второй момент, когда кардинал Спирокки падает на колени и склоняет голову. Первый — когда на Ватикан сыпалась манна небесная. Второй — теперь. Это второй случай, когда железная выдержка изменяет Спирокки, когда вера оказывается сильнее служения. Когда она перевешивает долг. И вслед за кардиналом на колени падают все. Джереми смотрит на них, простёртых перед ним, и направляется к выходу из зала. Это лучшая нота для окончания церемонии. Спирокки поднимается и следует за Джереми. Ноги едва держат кардинала.
Ленинградское шоссе перекрыто. «Бутылочное горлышко», в которое упираются москвичи, выезжая за МКАД, свободно. Лимузин Джереми мчится с огромной скоростью. Джереми Л. Смит не должен знать, что такое московские пробки. За много лет власти так и не удосужились расширить эту дорогу. Химки давно стали частью города — даже не окраиной, но дорога так и осталась узкой и неудобной.
Джереми смотрит на Москву. Он понимает, что никаких медведей здесь нет, разве что в зоопарке. Он видит титаническую рекламу компании BMW длиной в километр. Видит сверкающие стенды и современные здания из стекла и бетона. Он видит мегалополис таким, каким он и должен быть, — сияющим мельтешащим муравейником. Рим кажется Джереми крошечной деревенькой в сравнении с этим монстром. Даже Нью-Йорк меркнет перед столицей России. Джереми не бывал в Токио. Нужно слетать в Токио: он ещё больше.
Уже сейчас Джереми понимает, что Москва опустится перед ним на колени точно так же, как опускаются все другие города. Что элсмит на православных церквях станет не исключением, а нормой. Что Патриарх склонит перед ним голову и будет мести бородой пол. И самое странное — Джереми это неприятно. Сейчас ему не хочется этого пресмыкания. Ему хотелось бы просто пройтись по Москве, посмотреть на неё, на людей. Исцелить случайного нищего, а не специально подсунутого дауна, выбранного из тысяч и тысяч.
На самом деле Москва ещё даже не началась. Это просто предместья, микрорайоны, не ставшие официально частью спрута. Метро — это не признак Москвы, потому что оно выходит далеко за её пределы. Джереми ждёт, когда автомобиль приедет на Красную площадь. Так спланировано: Джереми должен пройти по ней пешком, войти в Кремль, и там его встретит Патриарх Кирилл III. Площадь перекрыли полностью ещё вчера.
Они проносятся по Ленинградскому проспекту и выезжают на Тверскую. Джереми смотрит на массивные здания, и они напоминают ему центр Нью-Йорка. Это неоклассицизм, о котором Джереми ничего не знает, но что-то шевелится у него внутри. Ему что-то нравится в этой стране, в этом городе, в людях на этих улицах.
Красная площадь оказывается именно такой, какой он и ожидал её увидеть. Огромное пустое пространство, мощённое брусчаткой. И храм Василия Блаженного. Ему показывали видеофильмы и фотографии. Он смотрит на это кошмарное, расписное, аляповатое сооружение и чувствует, что время крестов уходит в прошлое. Что на семи луковицах собора скоро появятся семь цветных элсмитов. Таких же расписных и уродливых. Завтра они поедут смотреть на московские храмы. Но это — завтра. Сегодня есть только этот чудовищный лубок, и Джереми говорит: я хочу внутрь, прямо сейчас.
«Нас ждут».
«Подождут ещё», — и Джереми выходит из машины, притормозившей перед собором. Он идёт прямо к храму, охрана не поспевает за ним, встречающие лица у въезда в Кремль смотрят на исчезающую в недрах собора фигурку. Джереми поднимается по крутым ступеням и внезапно понимает, что это музей, магазин для торговли сувенирами, а вовсе не то, что он ожидал. Внутри он не ощущает никакого величия, никакой благости. Торговцев из храма не убрали, потому что он входит в экскурсионную программу Джереми Л. Смита — возможно, ему захочется что-нибудь купить. Но Джереми не хочется.
Он подходит к первому прилавку. За прилавком — парень лет двадцати пяти. Он улыбается, боясь сморозить что-нибудь не то. Он специально обучен и предупреждён, но это ничего не гарантирует. Джереми склоняется над сувенирами — шкатулками и значками с видами Москвы, изображениями собора и Кремля, над серебряными крестиками, изготовленными в Китае, над расписными тарелками и поддельным палехом, над мягкими игрушками и ярко иллюстрированными книгами. Часть товара — под стеклом, часть — снаружи.
И тогда Джереми сметает на пол всю эту грязь, всю эту мерзость, и поднимает глаза на торговца, и
