кричит ему: «Вон из Храма!», — и парень стремглав скатывается по лестнице и исчезает. Джереми смотрит на остальные прилавки, и все эти бабушки и девушки бегут прочь, а Джереми голыми руками крушит витрины и разбрасывает по полу псевдоювелирные изделия и книги о Москве.
«Торговцам не место в Храме!» — говорит он. Именно говорит, а не кричит, но эти слова громовым раскатом проносятся по площади, по Москве, и вокруг лопаются стеклянные витрины и защитные стены, оберегающие свежеизготовленные иконостасы от рук туристов. Спирокки не может понять, что это — шоу из Библии или настоящее божественное вмешательство.
А потом понимает. Это война за паству. Это удар по тем, кто верит в своего, православного Бога. По тем, кто держит плакаты с надписью «Антихрист». Они ведь теперь поддержат Джереми, они скажут: да, вот он — новый Мессия. Мы ошибались, скажут они теперь. Джереми Л. Смит — наш новый пастырь. Веди нас, Джереми Л. Смит.
По полу катится поддельное яйцо Фаберже. Всё в осколках стекла. Руки Джереми — в крови. Как только он выйдет, кто-то бросится подбирать осколки с кровью Джереми Л. Смита — со священной кровью. Это разновидность реликвии — пузырёк с кровью Мессии. До такого Спирокки не додумался. Но теперь поздно брать это на вооружение.
Джереми оборачивается. Он тяжело дышит. За спиной Спирокки стоит Терренс О'Лири и внимательно смотрит на Джереми.
Джереми Л. Смит направляется к выходу из храма. Женщина-экскурсовод растерянно разводит руками: вряд ли он захочет смотреть на сохранившиеся фрагменты первоначальной кладки собора.
Джереми пересекает площадь. Его одежды развеваются. Он идёт к Спасской башне, его губы плотно сжаты, а за ним семенит его свита, его охрана, его лизоблюды и прислужники. Спирокки смотрит на Мавзолей Ленина и неожиданно ему приходит в голову, что Джереми может оживить даже вождя мирового пролетариата, эту мумию, официально охраняющую главный город огромной страны. Он может войти в усыпальницу, возложить руки на пуленепробиваемое стекло — и Ленин откроет глаза, сядет на своем столетнем ложе и хитро прищурится, как на многочисленных портретах. Спирокки мотает головой, чтобы отогнать глупые мысли.
Навстречу Джереми Л. Смиту, прямо из открытых настежь ворот Спасской башни, появляется Патриарх Кирилл III. Когда ему сообщили, что происходит на площади, он тут же покинул зал для приёмов, где ожидал прибытия Мессии. Он идёт навстречу Джереми — глава Православной церкви, седобородый старик с тяжёлым взглядом — и останавливается, не дойдя до него десятка шагов. На улице тепло, лёгкий ветер развевает фелонь Патриарха и полы балахона Джереми. Джереми Л. Смит смотрит на старика и неожиданно отворачивается. Все в растерянности. Режиссёры телетрансляций кричат операторам: «Снимайте, снимайте!» Джереми оглядывает площадь, скользит взглядом по историческому музею, по ГУМу, по пятачку Лобного места. А потом воздевает руки к небу.
Спирокки понимает, что сейчас должно произойти. Слова — ничто в сравнении с действием. Сейчас будет манна небесная, думает он. Сейчас будет повторение римского шоу.
Небо темнеет. Со всех сторон набегают тучи. Но это не грозовая темнота, а что-то иное. У Спирокки возникает мысль, что сейчас Бог спустится с неба огненным столпом, что это новая гора Синай — здесь, в сердце России, в сердце Москвы. Джереми смотрит на небо, и Спирокки чувствует в своём сердце иглу. Этот укол — тонкий, едва заметный, но он задевает какой-то жизненно важный нерв, и кардинал содрогается. Он ищет название охватившему его состоянию — и не может найти.
Это название ищут все. Потому что игла вонзается в каждое сердце. Сердца охранников и торговцев, представителей власти и праздных зрителей — все они бьются в одном ритме. Бойцы ОМОНа, выстроенные по периметру Красной площади и сдерживающие напор толпы, оглядываются и смотрят вверх. Толпа затихает. Умолкают крики и вопли, движения становятся размеренными и плавными.
Они все ищут название тому, что навалилось на них, что охватило их сердца и головы.
Первым его находит Женя Баркушев. Он идёт по площади Революции со своей девушкой Таней, когда на него обрушивается это чувство. Его сердце разрывается на тысячу частей, ему становится невероятно хорошо, он смотрит на Таню — и вдруг находит самое точное слово для того, что ощущает в данный момент.
Это слово — любовь.
Джереми не просто наполняет мир любовью. Он делает что-то гораздо более важное, неподвластное человеческому разуму.
Это Анна Степановна. Ей восемьдесят шесть лет. Она сидит в кресле-качалке в своей однокомнатной квартирке на Молодогвардейской и смотрит старенький телевизор. У неё никого нет. Большую часть жизни она ухаживала за тяжело больной матерью, из-за чего так и не вышла замуж. На её квартиру положила глаз банда мошенников, но она об этом ещё не знает. У неё трясутся руки, а правый глаз уже шесть лет ничего не видит. Всё меняется в тот момент, когда Джереми наполняет мир любовью. Анна Степановна неожиданно чувствует прилив сил. С её незрячего глаза спадает пелена, и она обнаруживает, что руки больше не трясутся. Она, опять же, ничего не знает о том, что Артём Истопников, глава мошенников, неожиданно отступается от квартиры пожилой женщины. Его проблемы решаются сами собой. Он понимает, что пришла пора бросать преступный бизнес.
Это происходит повсеместно. Люди меняются внутренне и внешне. Под руками хирурга неожиданно исцеляется безнадёжный больной. Бедняки выползают из долговых ям. Люди извиняются друг перед другом, они смотрят друг другу в глаза и не могут понять, что разделяло их раньше, что мешало им относиться друг к другу добрее, быть честными, быть справедливыми.
Любовь обрушивается на город. Именно обрушивается. Не опускается, не входит. Она появляется так неожиданно, что город проседает под её тяжестью. Она пронизывает его. Она пронизывает каменные стены зданий, бетонные эстакады, влетает в окна, вламывается в двери.
Джереми опускает руки и тихо, почти шёпотом, произносит:
«Ибо Господь есть любовь…»
В этот момент Патриарх всея Руси Кирилл III падает на колени.
Спирокки пошатывающейся походкой приближается к Джереми и смотрит на него выжидающе. Тот поворачивается к кардиналу и спрашивает с лёгкой усмешкой:
«Ты этого хотел, а?»
Да, Спирокки хотел этого. Теперь он тоже предвидит элсмиты на расписных главах собора Василия Блаженного. Он предвидит невероятное, безумное поклонение Джереми. Предвидит то, чего допустить нельзя, потому что это опасно для него, кардинала Спирокки.
Джереми проходит мимо склонившегося Патриарха. Он не поднимает старика с колен. Это демонстрация силы, она же — критический удар. Атомная бомба. Духовная Хиросима.
Самое неприятное состоит в том, что теперь с Джереми никто не сможет говорить как с обыкновенным человеком. Теперь каждый будет смотреть на него иначе. Теперь он не просто важный гость, а что-то сверхъестественное, волшебное, диковинное. Джереми увидит не ту Москву, которую ежедневно видят её обитатели, а ту, которую создал сам всего лишь за несколько минут. Обновлённую, удивительную Москву.
Спирокки очень хочется спросить, мог ли Джереми и раньше совершить подобное. Открыл ли он в себе эту способность только что? Как далеко распространилось то, что он сделал? Это технические вопросы. Задавать их нельзя. Они вообще не должны возникать у кардинала, одного из высших церковных лиц. Спирокки умеет обуздывать свои чувства. Теперь он плотно думает только об одном. О том же думает и единственный человек, который не упал на колени. Чьё лицо не изменилось, будто всеохватывающая любовь не коснулась его даже краешком крыла. Терренс О'Лири. Тёмная лошадка.
Я не хочу рассказывать ничего о встрече Джереми Л. Смита с Президентом. Это был сеанс отвратительного пресмыкания. Глава огромного государства смотрит на парня из Юты так, словно от того зависит судьба России. Смотрит подобострастно. Говорит заезженными фразами. Восхваляет. Какие деловые вопросы? Какие взаимные договорённости? Страна просто продаёт себя в рабство.
Я ничего не хочу говорить об официальных приёмах и светских раутах. Мне противна сама мысль о том, что Патриарх, глава Православной церкви, сдаётся без боя. Точно так же мне была омерзительна
