своего восхождения.
Где-то внизу журналисты уже встречают перепуганного лифтёра. Тот тычет пальцем вверх и говорит: «Он там». Но дальше журналистам нельзя. Охрана не пускает их к техническим лифтам.
Джереми поднимается. Пять пролётов — он преодолел уже три.
Кардинал Спирокки стоит у лифта на первом этаже Останкинской телебашни. Сейчас в нём живут две надежды. Первая: Джереми спустится. Одумается, не станет ничего выкидывать, не станет обрушивать на город новый приступ любви — вернётся, спустится. Но вторая надежда — гораздо более сильная. Кардинал надеется, что Джереми не устоит перед искушением. Что дьявол окажется сильнее Бога. В этот момент Спирокки готов отправиться в ближайшую церковь и поставить свечу перед изображением дьявола, попираемого ногой какого-нибудь святого. В этот момент кардинал Спирокки становится сатанистом.
Он надеется, что Джереми Л. Смит спрыгнет.
Он стоит, расставив руки, принимая в себя холодный ветер и первые капли начинающегося дождя. Его одежды развеваются. Тучи — грозовые, страшные — сдавливают город в своих объятиях.
Это мгновение станет легендой. Большей легендой, чем всё остальное. Большей, чем сам Джереми Л. Смит.
Крошечный журналистский вертолётик поднимается всё выше и выше. «Нельзя, грозовой фронт», — говорит пилот, но оператор кричит: давай, это сенсационный материал, я хочу это снять, я должен это снять.
Ангелам Своим заповедает о Тебе сохранить Тебя; и на руках понесут Тебя, да не преткнешься о камень ногою Твоею.
Иисус сказал ему в ответ: сказано: не искушай Господа Бога твоего.
Джереми Л. Смит вглядывается в грозу. Сейчас в его голове меняется всё. Исчезают, прячутся в «нигде» его шлюхи и массажистки, его поклонники и исцелённые, его американские друзья и итальянские лизоблюды. Они пропадают, стираются — вместе с кардиналом Спирокки, вместе с Уной Ралти и Карло Баньелли, вместе с Терренсом О'Лири. Все они исчезают, становятся пустыми звуками, бесконечностью, темнотой.
Мир безмолвен, только капли дождя, и порывы ветра, и тяжёлая органная музыка, хоральные прелюдии Баха, его великолепные кантаты, «Господь — мой царь» — всё это льётся и бьётся в едином ритме с сердцем Джереми Л. Смита.
«Кто я, Господи?» — спрашивает он. Он кричит эти слова, но рот его закрыт, зашит суровой нитью, и каждое слово с каплями крови вырывается из разорванных губ.
Это участь самых высоких строений мира. Телебашен, радиовышек. Это участь CN Tower и небоскрёбов в Дубай. Молния. Вы видели такие фотографии? Снимки, запечатлевшие, как молния бьёт в вершину телебашни, в её макушку? Как огромный стальной громоотвод, не выдерживая, плавится под напором небесной энергии? Таких фотографий сотни. Наберите в поисковике. Вы найдёте их по запросу «молния телебашня». Или «молния громоотвод».
Маленький вертолётик уже почти на уровне Джереми. Прожектор выключен: света достаточно — и оператор трясущимися руками снимает Мессию, принимающего небо в свои объятия.
Молния обрушивается на башню именно в этот момент. Огромная, двойная, тройная, расплёскивающаяся на тысячу электрических осколков, на тысячу ветвей, точно светящееся дерево, точно огненный столп. Она врезается в самую вершину флагштока-громоотвода, в эту железную трубу, проскакивает по ней, и воздух вокруг нагревается до тысячи градусов, и молния проходит через тело Джереми Л. Смита, через тело Мессии, и растворяется в нём.
Пилот вертолёта судорожно дёргает рычажки, но винтокрылая машина неуправляема, и она устремляется вниз с этой страшной высоты. Пока она падает, пилот успевает сказать: «Я предупреждал…» — в этот момент вертолёт разбивается о землю и всё окутывает огненный вихрь.
Джереми Л. Смит стоит на вершине мира. У него сгорели волосы и брови, его лицо опалено, а вместо одежды тлеют жалкие ошмётки. Но он жив, и ему не больно, на его теле — ни единого ожога. Он протягивает вперёд покрытые чёрным налётом руки и открывает рот, но не находит правильных слов. Потому что их больше нет. Потому что пришло время легенды.
Легенда никогда не возникает на пустом месте. Моисей не стал бы легендой, если бы просто вывел свой народ из Египта, привёл его в Землю Обетованную и сказал: «Живите здесь». Его путешествие обросло волшебными историями, потому как иначе оно вряд ли запомнилось бы, вряд ли заняло бы в Библии такое важное место. Моисей насылает на фараона семь казней египетских. Моисей раздвигает своим посохом воды Красного моря. Моисей молится, и на землю сыплется манна небесная. Каждое чудо — это повод для легенды. Это пункт в списке. Ещё одна ступенька к тому, чтобы стать именем нарицательным.
Легенда — это не многочисленные исцеления, не войны. Не изгнание торговцев из храма. Молния, бьющая в Джереми Л. Смита, — это и есть легенда. Человек-громоотвод, человек-огонь.
Далеко внизу пылает маленький вертолёт. Сейчас Мессия спустится и воскресит его пассажиров.
В сущности, никакого чуда не произошло. Просто именно в этот момент, только теперь, Джереми Л. Смита потрепал по голове его настоящий отец. Джереми почувствовал отцовскую ласку, отцовское прикосновение.
Был такой фильм — «Догма». Стёб над религией, над церковью. Издевательство над догматами. Над тысячелетней верой. Но в нём была и доля истины. В самом конце кто-то спрашивает: «А почему Бог молчит?» Если он заговорит, отвечают ему, то не будет больше ничего. Глас Господень — это разрушительный вихрь, смерч, ураган. Это стихийное бедствие. Человеческое ухо не в силах услышать и понять его.
Бог промолчал и на этот раз. Но он не удержался. Он протянул свою руку и дотронулся до сына.
Со стороны Останкинская телебашня кажется совсем небольшой. Если идти к ней мимо девятиэтажных кирпичных зданий, она скрывается за их крышами. Прячется. Кажется: метров двести в высоту, не более. Только когда на небе облака, становится понятно, что она на самом деле собой представляет. Когда она пронзает тучи — этот чудовищный шпиль, эта бесконечность, космический корабль.
Джереми Л. Смита не видно с земли. Если бы о нём снимали блокбастер, этот кадр стал бы хитом. Камера наезжает на Джереми, приближается и фокусируется на его глазах. На широко распахнутых глазах Мессии.
Кардинал Спирокки, пошатываясь, выходит из телебашни. Он стоит у догорающих обломков вертолёта. Хлещет дождь. Кто-то открывает над ним зонт. Спирокки шепчет что-то. Присмотритесь к его губам. «Господи, зачем ты оставил меня?..» — шепчет старик. Это ревность. Это ревность неверующего к тем, кто верит. И к тому, кто сам — вера.
И в этот миг дьявол искушает Джереми Л. Смита. Он перебирается через парапет и падает вниз.
Пока Джереми Л. Смит летит вниз, происходит множество событий. Для них вполне хватает времени. Он летит примерно десять секунд. За этот срок можно успеть многое.
За это время умирают и рождаются тысячи, сотни тысяч людей. За это время тонут корабли и падают самолёты, десятки раз меняются курсы акций на бирже, кто-то выходит замуж, а кто-то разводится. Всё это происходит с тысячами людей, помочь которым Джереми не может, потому что он занят. Он летит вниз. Он ждёт, когда ангелы подхватят его и понесут над зелёной травой, над парком, над столичным монорельсом, над узкими улочками Москвы, над Кремлём. В этот момент время застывает и становится магмой, патокой. Пока Джереми летит вниз, он вспоминает своё детство.
Вот его мать. Шлюха. У неё почти нет зубов с правой стороны: один из её многочисленных сожителей несколько раз заехал ей в челюсть. Поэтому, когда ей нужно улыбнуться, она улыбается криво, на левую сторону. Она идёт через двор, чтобы покормить кур. Эти куры — сильные и ловкие, массивные бройлеры, они носятся по двору, и каждая норовит выхватить зёрнышко из клюва соперницы. Джереми вспоминает, как он впервые попал на настоящую птицеферму. Как жирные куры с отрезанными клювами и ногами сидят в клетках, которые меньше их самих. Как они орут от боли, а их пичкают антибиотиками. Горы жира. Генетически модифицированная продукция.
Он вспоминает, как мать при нём, пятилетнем, снимает через голову платье и поворачивается к нему. Она приподнимает рукой свою большую обвислую грудь и говорит: «Смотри, а ничего ещё, ага? Когда- нибудь и ты будешь мацать такую у какой-нибудь девчонки…» Он не понимает, что такого в этих отростках.
