скажет.
Есть ещё кое-что. Что-то вроде лирического отступления. Дело в том, что Николас Л. Смит убил собственную мать. При родах. Что вам рассказывают? Что Уна Ралти вознеслась на небо, да? Что она отдала мальчику собственную жизнь? Я знаю, как этот эпизод выглядит в учебниках по смитологии. Уна лежит на кровати, у неё схватки. Мальчик выходит наружу, ей страшно больно и тяжело, но она терпит. Она вся в поту. И вот наконец маленький Николас появляется. Сначала — головка, потом крошечное тельце и ножки. Уна улыбается и прикладывает младенца к груди. Идиллическая картина сродни родам в ослином хлеву. Не хватает только паломников и трёх иудейских мудрецов, идущих на Вифлеемскую звезду. Уна отдаёт ребёнка и начинает изрекать афоризмы и мудрости. Каждое её слово становится новой вехой в истории развития идеологии Смита. Она говорит о том, что нужно любить собственное дитя как самое себя и даже более того. Что любовь — это движущая сила, что весь мир держится на любви, и ни на чём ином. Что смерть — это всего лишь миг, а после сам Джереми Л. Смит встречает праведников в раю. Джереми Л. Смит под ручку с Господом Богом.
Она говорит об этом со страниц учебников. Создаётся впечатление, что она ждала этого момента всю свою жизнь. И вот он настал. Перед смертью её вдруг пробивает. Ей хочется высказать всю накопленную мудрость. Прошу вас, выслушайте меня.
Потом она закрывает глаза и говорит что-то вроде: «Я иду». Или: «Здравствуй, Отец». Или ещё что-то — в каждом учебнике по-своему. И испускает дух.
«Я иду», — это последние слова Атоса из «Трёх мушкетёров». Точнее, из «Виконта де Бражелона». Если вы ещё не разучились читать, попробуйте прочесть эту книгу. Она намного интереснее и полезнее, чем любой учебник по смитологии. Атос лежит в постели и умирает. Ему приносят весть о том, что его приёмный сын, виконт де Бражелон, погиб на войне. Он говорит эти слова — «Я иду» — не Богу, а сыну. Последние слова Портоса: «Чересчур тяжело». Он пытается руками раздвинуть каменные плиты обрушивающейся на него крепости. Последние слова д'Артаньяна — сложные, не афористичные: «Атос, Портос, до скорой встречи. Арамис, прощай навсегда!» Он просто обращается к друзьям.
Какими были последние слова Уны Ралти в действительности? Никто этого не знает. Она умерла молча. То есть она кричала что-то нечленораздельное, но ничего осмысленного не изрекла. Это правда — простите, если в очередной раз разрушил ваши иллюзии.
Ребёнок шёл ножками вперёд. Это очень тяжёлая ситуация. Так случается, и далеко не всегда удаётся спасти обоих — и мать, и дитя. Но в данном случае у врачей было чёткое указание: спасать ребёнка. Если мать умрёт — это к лучшему. И врачи не заботились о матери. Главное — дитя. «Кесарево», — сказал главный акушер.
Его звали Макс Бьорно — этого крупного усача. После рождения Николаса он не прожил и дня. К нему домой пришли два человека в тёмных костюмах и расстреляли его самого, жену и десятилетнего сына. Потому что только смерть может обеспечить молчание. То же самое случилось со всеми ассистентами, с акушерками и медсёстрами. Шесть человек отправились в никуда.
Он сказал: «Кесарево», — и они разрезали ей живот, чтобы достать младенца. Её пытались спасти, не буду врать. Но вяло, будто спасали не человека, а полудохлую кошку. «Здоровый мальчик», — сказал Макс Бьорно.
Кардинал Мольери сменил кардинала Спирокки на посту шефа тайной канцелярии. Он следовал планам и советам своего предшественника. Он следует им и сейчас.
Как ни странно, в могиле Уны Ралти — и в самом деле тело Уны. Никаких подвохов. Вы целуете правильные камни, те самые. Вопрос лишь в том, стоит ли вообще их целовать. Мне кажется, что нет. Но это ваше дело. Уна выполнила свою главную задачу — родила сына Мессии. Если бы Джереми Л. Смит был жив, он не позволил бы ей умереть. Он, конечно, спас бы её. Положил бы руку на её мокрый лоб и сказал: «Живи». Этого было бы достаточно.
Джереми Л. Смита не было рядом. Рядом был только Николас Л. Смит, но он ничего не смог сделать для своей матери. Он убил её, не более того.
Вернёмся к главе о последних минутах святой Уны Ралти. Она продолжает изрекать истины. Те истины, которые не успел произнести перед смертью Джереми Л. Смит. Судя по учебникам, он тоже умудрился изречь немало.
Потом она успокаивается. Конечно, после того, как в последний раз смотрит на своего сына. В самый последний раз. На её лице застывает благостная улыбка. Она счастлива. Она дарит себя Богу. В раю её ждёт Джереми. По правую руку от Бога — Иисус, по левую — Джереми Л. Смит. Так написано в учебниках.
На самом деле, когда она умерла, её лицо было искажено от боли, а простыни залиты кровью. Она ни разу не видела своего сына. Потому что этот ребёнок не принадлежал ей с самого начала. Как не принадлежал он, впрочем, и Джереми Л. Смиту. Это — ребёнок всего человечества. Дитя всего мира. Мир имеет право распоряжаться этим ребёнком, приносить ему жертвы и молиться ему.
С самого начала Николаса рассматривали исключительно как источник доходов. Когда кардиналы обнаружили, что сын Джереми не обладает даром исцеления, они были серьёзно разочарованы. Сценарий рекламной кампании был тут же изменён. Меньше шоу, меньше появлений малыша на публике, зато больше товаров и продукции под маркой «Николас Л. Смит». Больше элсмитов, до которых дотрагивался сын Мессии. Больше освящённых им предметов.
Чёрт, кажется, я вас разочаровал. Вы уже не первый год стоите в очереди и ждёте, когда же мальчик продолжит дело отца. Вы стоите перед воротами — кривые, колченогие, безволосые, больные онкологией, люди с опухолями мозга, с кожной сыпью, слепые и немые. Вы стоите и ждёте, когда он выглянет из окна или посмотрит с балкона — и исцелит весь мир, исцелит вас.
Этого не случится. Он никогда вас не исцелит. Вы профукали своё счастье, потому что не попали на приём к Джереми Л. Смиту. Маленький Ник не спасёт вас.
Я просто пытаюсь посеять в вас сомнение. Уничтожить слепую веру в Джереми Л. Смита, как сам Джереми уничтожил слепую веру в Бога. Джереми представил вам доказательства существования Господа, я же хочу ознакомить вас со свидетельствами ничтожности самого Джереми. В таком случае Господь вернётся на своё законное место. Маленький Николас — не Сын Божий. И даже не Внук. Это простой ребёнок, который не понимает, зачем ему нужно совершать столько бессмысленных ритуалов. Вместо того чтобы погонять мяч, он идёт в церковь. Вместо того чтобы поиграть в машинки, он учит молитву. Вместо того чтобы повозиться в песочнице, он смотрит неинтересный фильм о Христе. А потом — ещё менее интересный — о своём отце, Джереми Л. Смите. Сын должен знать своего отца.
Его воспитание напоминает мне обучение Гаргантюа. Толстяк Грангузье пригласил мэтра Тубала Олоферна в качестве учителя для своего сына. Гаргантюа учился четырнадцать лет, а когда пришло время проверки знаний, он уткнулся в одежду отца и заревел, как корова. На протяжении долгих лет Олоферн заставлял Гаргантюа учить требники и молитвенники, алфавиты мёртвых языков — причём как в прямом порядке, так и в обратном. Это особенности средневекового церковного образования. Маленького Николаса учили примерно так же. Никаких детских книг, строгость и послушание, Библия и молитвенник.
Зато его никогда не наказывали. Он жил — и живёт — как автомат по производству благости. И денег, конечно же. Наказание вызывает у ребёнка отторжение изученного материала, неприязнь к учителям и воспитателям, скрытность. У Николаса нет и не может быть никаких тайных мыслей. Всё, о чём он думает, тут же становится известно его высокому духовному окружению.
Вы ведь никогда не задумывались о закадровой жизни Джереми Л. Смита, свободной от внимания телекамер и многочисленных взглядов. Вы не задумываетесь об этом и в отношении Николаса Л. Смита. Но если взрослый мужчина может сопротивляться своему окружению, то ребёнок — нет. И поэтому жизнь Николаса протекает как в тюрьме. Но является ли тюрьма наказанием, если это единственная жизнь, которую ты знаешь? Был такой старый фильм — «Побег из Шоушенка». В нём был герой, который провёл в заключении шестьдесят лет — с пятнадцати до семидесяти пяти. И когда он вышел, он понял, что это — не его мир. В тюрьме он был уважаемым человеком, библиотекарем, а за её пределами оказался никому не нужным глупым стариком. И он повесился в жалкой однокомнатной квартирке на поясе от своих единственных брюк.
