— нет. Оно нигде не записано. Я создаю его из пепла и тлена точно так же, как его создаёте вы. Знание будущего — это всего лишь локальные всплески того, что является неотвратимым и естественным для течения времени. Точно так же вы можете предсказать победу лошади на скачках или свадьбу своего друга. Джереми Л. Смит знал о своей смерти, и о смерти Уны Ралти, и о судьбе своего сына.
Но это всего лишь веточки огромного древа времени. Будущего не знаю даже я. Это единственное, чего я не знаю.
Сейчас вам хочется задать мне тысячу вопросов. Является ли человечество единственной расой, которую я создал во Вселенной? Существуют ли другие вселенные? Конечен ли космос? Это вечные вопросы. Вы найдёте ответы на них самостоятельно. Или не найдёте. Но я не могу вам на них ответить, потому что исчерпал лимит своего вмешательства в судьбы мира — на ближайшую тысячу лет.
Джереми Л. Смит — это пешка, всего лишь пешка, если пользоваться шахматной терминологией. Не будь рядом меня, наблюдателя и направляющего, он не знал бы, что ему делать. Не было бы никаких остановленных войн, не было бы эпидемии любви и молнии на телебашне. Он развлекался бы, гуляя по воде на глазах у Уны и превращая уродов в полноценных людей. Он продолжал бы спать с девочками и смотреть телевизор. Вряд ли Церковь наставила бы его на путь истинный. Но всё же Джереми Л. Смит изменил мир к лучшему. Подобно тому, как его изменил Гитлер. Не будь Гитлера, человечество вряд ли осознало бы, насколько ужасна война. И войны царили бы в мире и во второй половине XX века. А появись Гитлер на десять лет позже, война была бы в тысячу раз страшнее и разрушительнее.
Суть в том, что без меня нет Джереми Л. Смита. Нет вас. Нет ничего.
Наверное, вы правильно делаете, что строите храмы. Они помогают вам быть ближе к Богу. Ко мне. К Джереми Л. Смиту. В XX веке человек начал понимать, что независимо от формы храма он всё равно достаточно близок к Богу. И он отошёл от канонов. Именно это и позволило такому, как Джереми Л. Смит, оказаться на вершине. Но ненадолго.
Человечество казнит любого Мессию. Оно не сможет принять никого. В нынешних условиях Иисус не продержался бы и года. Джереми соответствовал эпохе и потому продержался дольше. Шарлатанов, не имеющих к Богу никакого отношения, хватает на пару месяцев. Человечество нуждается в Мессии, но вместе с тем и отвергает его.
У человека это в крови. Любить мир, но идти сражаться на войну. Любить свою страну — и эмигрировать. Любить жену — и засматриваться на других. Любить свою машину — и стремиться к покупке другой. Это не взаимоисключающие вещи. Всё это — в пределах нормы.
Я создал человека именно таким. И я не жалею об этом.
Да, я хотел сказать несколько слов о храмах. Я не имею ничего против классических католических и православных соборов. Против золочёных луковиц и остроконечных готических шпилей. Но новизна радует меня, потому что каждый подобный шаг — это шаг вперёд для человечества. Именно поэтому я говорю вам: элсмит не хуже креста.
Да, мне нравится Саграда Фамилия. Я управлял рукой Гауди, не буду скрывать. Но я не мог остановить трамвай: я не имею права, потому что сам поставил себя в такие рамки. Мне нравятся Нотр-Дам и храм Василия Блаженного.
Иногда человеческий гений удивляет даже меня. Взять хотя бы капеллу Богоматери в Роншане, Франш-Конте, Франция. Её воздвиг великий Ле Корбюзье в 1950–1955 годах. Этот архитектор мог позволить себе всё что угодно. Он в одиночку возводил города (вы можете вспомнить индийский Чандигарх — миллионный монстр, столицу штата Пенджаб). Он не хотел строить здание, связанное с религией, потому что считал Церковь мёртвым институтом, и в этом был прав. Но его уговорили. И в руках Ле Корбюзье податливая глина превратилась в шедевр. Местные жители настолько негативно восприняли супрематического монстра Ле Корбюзье, что отказались подавать в собор воду и электричество. Но теперь это творение — основной источник их доходов. Они гордятся им, как парижане Эйфелевой башней, которую тоже когда-то презирали.
Мне нравятся службы, что проводятся снаружи капеллы, на внешнем алтаре. Они свободны и легки. Снаружи человек и в самом деле наполняется верой. Она не придавливает его к земле и не заставляет биться лбом об пол, а распирает изнутри. Человек превращается в шарльер, наполненный гелием или водородом. Его дух взмывает в воздух, и он исполняется уверенности, что Бог есть. Знал ли Ле Корбюзье, что его сооружение будет именно таким? Что оно станет вызывать подобные чувства? Я отвечу вам: знал. Потому что его рукой управлял я.
Человек может создать всё что угодно. По сути, он не менее всесилен, чем Бог. Но человек обязан преодолевать трудности, продираться сквозь преграды, ломиться через баррикады. Только борьба может подвигнуть человека на создание чего-то нового, чего-то стоящего. Именно поэтому я ограничиваю своё вмешательство в людские дела. Джереми Л. Смит — это опыт, попытка непосредственного участия, направленная на то, чтобы человек вспомнил о Боге. Чтобы прекратил автоматическое хождение в церковь. Чтобы он просто спускался в свой собственный дворик, поднимал глаза и тихо разговаривал с Богом.
Бог держится на вере. Если человек теряет веру, я умираю в нём. Но если он, уже ни во что не верящий и во всём сомневающийся, снова обращается ко мне, задаёт мне вопрос и просит о чём-то, это может означать только одно: вера снова пришла к нему. И я снова появляюсь в его жизни.
Хватит об этом. Я должен закончить историю Джереми Л. Смита. Ту историю, которую вам следует знать. Мне хочется, чтобы Джереми остался в вашей памяти человеком, а не легендой. Чтобы вы точно знали даты его рождения и смерти, чтобы вы знали имена его убийц.
Джереми отправился в Африку, когда я ему это подсказал. Тогда Уна уже была с ним. Я наблюдал за тем, как из распутника Джереми превращается в любящего мужчину, и радовался этому. Потому что такая метаморфоза в нём влекла за собой изменения во всех мужчинах мира, пусть Джереми и не догадывался об этом. Некоторые действия Джереми Л. Смита оказывались неожиданными даже для меня. К примеру, я не ждал, что он лично отправится к месту боевых действий и поднимет руки, призывая обе стороны к миру. Дело в том, что его в любой момент могли убить. Джереми никто не хранил, и божественной силы в его руках могло и не оказаться — не смотри я на него в тот самый момент. Я поднимал мертвецов и исцелял убогих по желанию Джереми, но я не знал, не вылетит ли из-за какого-нибудь ствола шальная пуля. Джереми хотел остановить войну — и я остановил её по его велению. Он не пытался делать ничего именем Бога, но иначе чудеса не совершаются. И потому я творил чудеса так, будто каждый раз Джереми призывал меня, когда хотел сделать что-то волшебное и прекрасное.
Теперь вы должны осознать свою ошибку. Вы смотрели на Джереми, вы молились ему и ждали его. А истинный Бог — я — был совсем рядом. Я, под именем и личиной Терренса О'Лири, всегда был поблизости. Вы могли подойти ко мне и коснуться моей руки. Вы могли спросить меня — и получили бы ответ. Такова ваша суть — не видеть истины, не понимать главного. Ваша суть — поклоняться идолу, а не Богу. За все эти годы ни один человек, проходя мимо меня, так и не почувствовал моей силы. Не ощутил моей власти, моей любви и моей доброты. Он просто проходил мимо человека в костюме и слепо смотрел на Джереми Л. Смита, кривляющегося с экранов телевизоров.
Вы проходите мимо нас каждый день. Вы видите нас в библиотеках, магазинах, переходах метро и в собственных домах. Мы — неотъемлемая часть вашей жизни, ваша составляющая. Наши слова и поступки — игра в бисер перед свиньями, если так можно выразиться. Поэтому появляется Джереми Л. Смит. Поэтому появляется элсмит.
Тот, кто понимает суть, становится святым.
Вы заметили, что стиль повествования менялся от начала к концу моего рассказа? Точно так же менялся и Джереми Л. Смит. Стоило затеять всю эту историю уже только для того, чтобы сделать человеком хотя бы его одного. И он стал человеком. Тот, кто покоится в соборе Святого Петра под огромной мраморной дланью, — человек в большей мере, чем все вы.
Иногда мне даже кажется, что он — Бог в большей мере, чем я.
А теперь вернёмся к той картине, которую я вам уже описывал. Иероним ван Акен Босх, вы помните? Питер Брейгель-старший.
