принимал никаких лакомств, ни крошки пищи и стал таким слабым и хилым, что не сегодня завтра мог умереть. Но наша практичная матушка нашла выход: приготовила из смеси измельченной кукурузы и свежего сливочного масла так называемые каплунные шарики, которые мы засовывали насильно в клюв птицы и осторожно проталкивали дальше. Один раз, второй, третий! Страус стал поправляться, исчезли свирепость и пугливость; перед нами предстало совершенно новое существо — симпатичное, потешное, неуклюжее и преисполненное любопытства. Если раньше он стоял и выбирал, что бы ему попробовать из пищи, то теперь заглатывал даже галечные кругляши. Но больше всего Непоседа любил кукурузу и сладкие желуди. В желудях у нас не было недостатка, мы могли их собрать в любое время и в большом количестве. Вот так и привечали нашего страуса.
Примерно через месяц он стал необычайно послушным, так что я начал обдумывать, как изготовить для него сбрую. Особенно важно было подобрать уздечку и удила. Ничто не подходило для клюва страуса из известных мне образцов, сколько я ни рылся в памяти. Зная, что дневной свет может существенно повлиять на поведение животного, я изготовил из кожи колпачок, который прикрывал голову и часть шеи. По центру колпачка прикрепил два тонких кольца из латуни, по бокам прорезал отверстия для ушей и глаз. Над глазными отверстиями приделал кожаные шоры, в середину которых вшил кусочки внешнего панциря от сухопутной черепахи — их вогнутая сторона была обращена внутрь, чтобы, закрывая шорами глаза, не повредить их. От обеих шор поверх колпака через маленькие колечки тянулись тонкие шнуры, а специальные устройства из рыбьих костей, подобно пружинкам, придавливали шоры, и те закрывались, если их, конечно, специально не оттягивали шнурами. Потом шнуры шор были присоединены к двум крепким ремням, которые, в свою очередь, были прочно пришиты за два больших кольца и протянуты назад, подобно поводьям. Потянешь слегка за правый шнур — откроется шора с правой стороны; потянешь слегка за левый шнур — откроется шора слева. Если держать поводья в руках без напряжения, обе шоры будут открытыми, а если отпустить поводья, обе закрываются. Страус бежал прямо вперед, если шоры не закрывали ему глаза. И тотчас поворачивал в сторону, если свет не попадал хотя бы на один глаз. А если обе шоры закрывали глаза, он немедленно останавливался и не решался ступить ни шагу.
Придуманное снаряжение было довольно сложного устройства. Вопреки ожиданиям, вначале оно вообще не работало. Однако после нескольких тренировок и мелких доделок с каждым днем получалось все лучше и лучше. Потом пришлось переучиваться управлять поводьями: чтобы остановить лошадь, достаточно, например, натянуть поводья, а у страуса нужно было делать наоборот. Мы забывали об этом, допускали ошибки, которые нередко вели к трагикомическим ситуациям.
Теперь следовало изготовить седло особой конструкции. В лучшие времена я, наверное, получил бы патент на звание мастера страусиной упряжи. Не хочу описывать в деталях эту уродливую самоделку. Скажу только, что седло затягивалось ремнями на груди страуса и по обе его стороны на подпругах под крыльями. К передней части седла, которая приходилась на углубление между шеей и корпусом птицы, была пристроена объемная мягкая подкладка. Седло спереди и сзади возвышалось подобно старым турнирным седлам. Для меня было важно предохранить сидящего верхом на страусе от падения.
Естественно, потребовалось немало времени и сил, чтобы приучить страуса к этому новому снаряжению. После всех дрессировок он так уставал, что послушнее привыкал к своей новой роли курьерской лошади. На репетициях он справлялся с заданием великолепно: до Соколиного Гнезда и обратно пробегал в три раза быстрее человека.
Теперь оставалось юридически оформить права на владение страусом. В самом начале Жак хотел получить птицу в собственность. Братья завидовали мальчику. И я воспользовался отцовским авторитетом, чтобы восторжествовала справедливость. Рассудил я так: поскольку Жак был сильнее и взрослее Франца и легче и ловчее Фрица и Эрнста, поскольку он больше других занимался дрессировкой птицы, то он имеет постоянное право пользоваться страусом как всадник. Но в особых случаях, по моему усмотрению, страус мог поступить в мое распоряжение или распоряжение других мальчиков.
Значительно раньше, еще до окончания дрессировки страуса и окончания работ по изготовлению сбруи, Фриц трижды приносил мне из нашей печи-наседки маленьких вылупившихся страусят. Следить за поддержанием в печи нужной температуры входило в его обязанности. Но, к сожалению, два страусиных яйца погибли, один из трех страусят прожил всего день. Выжившие доставили нам много радости. Смешные комочки, неуклюже передвигавшиеся на длинных слабых ногах, серым пушком похожие на гусят. Мы выкармливали их кашей из дробленой кукурузы и сладких желудей, сваренными вкрутую яйцами и размоченным в молоке хлебом, или кассавой.
Глава восьмая
Климатические условия очень часто диктуют людям род их занятий. Точно так же обстояло и с нами. Начался сезон дождей. Мы заблаговременно закончили все работы, потому что трудились на совесть. А теперь получалось, что нам и делать нечего. Вопреки правилам хорошего тона мальчики могли превратиться в настоящих бездельников. Я предложил обсудить вопрос о новом, полезном в нашем положении занятии.
Предложений поступило много. Дебаты велись жаркие. Фриц настаивал на строительстве гренландского каяка.[67] Он думал приблизительно так: «Непоседа будет доставлять экстренную почту по суше. Но необходимо иметь еще почту на воде. Тогда можно получать сообщения из самых дальних уголков нашего королевства и далее, пожалуй, сделать еще немало полезных открытий».
Всем нам мысль Фрица показалась интересной. Решение строить каяк было единогласным и с радостью и охотой мы взялись за работу, чтобы к моменту прекращения дождей успеть изготовить хотя бы остов. Я предпочел, как и раньше, строить лодку по собственному разумению, вообразив, что любой умный европеец, конечно, превзойдет судостроение жалких гренландцев.
Соответственно, я изготовил сначала два киля из слегка изогнутого деревянного бруса и соединил их друг с другом в единый киль с противоположно поставленными искривлениями так, чтобы дуги, отстоящие на расстоянии друг от друга, походили бы на санки и смотрели вверх. Затем обтесал место соединения, чтобы киль в этом месте не был толще других частей. Для прочности пропитал соединение твердой смолой, которой прежде уже проконопатил нашу лодку. Окончания дуг на обоих концах отстояли друг от друга примерно на двенадцать футов. В обеих половинах киля я по всей длине снизу прорезал желобок, прикрепил к килю металлические колесики от старых талей, но так, чтобы они почти на два дюйма[68] выступали из желобка и служили для удобного перемещения и продвижения лодки по суше.
После этого два готовых полных киля были параллельно, на расстоянии около полутора футов друг от друга, прочно скреплены поперечинами из бамбука так, что за исключением загнутых окончаний походили на лестницу-стремянку. Концы дуг были притянуты одна к другой и крепко соединены так, что и спереди и сзади образовалось по одинаковому кончику. Между двумя выступами я вертикально вставил еще и кусок китового уса для соединения высоких бортов каяка; потом прикрепил железные кольца там, где медным обручем соединил заострения киля, чтобы суденышко можно было тянуть или, наоборот, удерживать на месте. Борта лодки, за исключением носовых окончаний из цельного испанского тростника, имевшегося в изобилии на Утином болоте, были изготовлены из расщепленных бамбуковых трубок. Для выпуклого носа каяка прекрасно подошел расколотый на две половинки гибкий и податливый тростник. Из него была сформирована необходимая трехфутовая выпуклость в середине, уменьшавшаяся книзу и кверху. Борта лодки в направлении к носу и корме утончались, и все суденышко прикрывала палуба, за исключением довольно узкого лаза, или места для сидения, расположенного посередине, которое я обил самым легким деревом, имевшимся в моем распоряжении. Возле этого лаза была сделана насечка для закрепления спасательного жилета. Таким образом, гребец составлял некое единство с лодкой и вода при ударе волн не проникала через отверстие. Прямо по центру лаза находилась маленькая скамеечка, на которой гребец мог сидеть. В лодке гренландской конструкции скамейка отсутствует и гребец стоит на коленях.
