Не исчезай

иголочки,
и стежками неровными и неумелыми,
то гладью, то крестиком, иногда елочкой,
по небу, вмиг почерневшему от ревности,
от собственной своей задыхаясь нежности,
прикусив губу, старательно вышиваю:
Как-же-я-по-те-бе-бес-ко- неч-но-ску-чаю...

Небо ближе к раю?[1]

– Меня опять ночной уносит рейс
ты знаешь, в небе вовсе нету рельс
и говорят, что небо ближе к раю
но я не знаю этого, не знаю
рай там, где ты, а в небе тебя нет
прозрачной дымкой тает твой ответ
на мой вопрос, не заданный однажды
зато ответ твой слышала я дважды,
ни разу не произнесенный вслух
ведь тот, кто любит, не бывает глух

– Тебя опять уносит в облака
железная серебряная птица
но, цифровые изменяя пояса,
ты все равно не сможешь измениться
ведь все равно, себя не избежать
и будет прошлое настойчиво кружиться
и до отказа мысли заполнять
зачем-то тем, чему – увы – не сбыться

Табу

Опять аэропорт
и самолетный гул,
опять проносятся
и города, и страны.
Звучат – посадка-взлет,
и все одно Табу —
Одно – «К Тебе нельзя» —
Так странно!!!

Сегодня я в Стамбул,
а завтра в Рим лечу,
Там столько много лиц,
мне совершенно чуждых.

И только не могу
лететь, куда хочу,
И только не могу
попасть, куда мне нужно.

Где нужно быть, где Ты,
где скромные цветы
растут назло
бессолнечной погоде,

Где вечно серый дождь,
где ты меня не ждешь,
где солнца тусклый луч
мечтает о свободе.

Туда нельзя.
Табу...

Пушкин, привет!

Пушкин, привет! Все стоишь? Как дела?
С голубем вечным на мокрой макушке...
Я ведь специально сюда приплелась —
Рифмы просить у тебя стану, Пушкин!

Нынче не в моде глагольный твой слог.
Ну так и мне нету дела до моды.
Эй, улыбнись! Отчего ты так строг?
Да неужели же из-за погоды?

Брось, я ведь тоже пришла без зонта,
Ветром растрепана рыжая челка...
Ой, посмотри! Обрывает с куста
Парень цветы для смешливой девчонки!

Ладно, молчи, я не спорю с тобой.
Очень понятны твои мне сомненья.
Не отыскать, видно, рифмы такой,
Чтоб удалось мое стихотворенье.
Пулей сразили когда-то тебя.
Тут все понятно. Когда тебя пулей...
Ну, наконец-то спросил про меня...
Да все – OK! Просто рифмы уснули...

Я умерла сегодня в три часа

Я умерла... Сегодня в три часа...
Да, ровно в три, я на часы смотрела,
Как раз стремилась к городу гроза...
Я так дожди любила – было дело...
Я умерла – хотя еще хожу
И что-то отвечаю, даже гладко,
Я у-мер-ла... Тебе перевожу —
Меня не стало... впрочем, все в порядке —
Я умерла. Куда теперь спешить?
Чего хотеть, к чему теперь стремиться?
Все оттого, что расхотелось жить...
Зачем без крыльев оставаться птицей?
Я умерла...

Как сердце отлучить от памяти...

как сердце отлучить от памяти
в какой далекой тихой гавани
найти ему – пусть временный – приют...
учебники ответа не дают...
как сделать вдох, когда замерзла кровь
бежать не хочет по немому телу
когда душа так одеревенела
что скоро мшистой зарастет травой
как улыбаться, если цепенеют губы
как двигаться походкою упругой
совсем в другую сторону от цели
вы не умеете? а я умею...

Контрольный выстрел

Сплетаясь в формах недомолвок душами,
друг друга слушали...
Когда же незаметно изболелось тело,
осточертело
сплетаться в формах недомолвок, слушать...
пожар потушен...
все прогорело очень даже быстро,
но ты домыслил:
наверняка еще остались искры...
контрольный выстрел!

Ты знаешь, я изменила тебе сегодня...

Ты знаешь, я изменила тебе сегодня
Как было? Да так... словно в плохом кино
В убранстве гостиничном номер холодный
чужая постель, окно

Зачем? Да не знаю... возможно, от скуки
Ну, или от непреходящей тоски
Ну что ты! Его я не гладила руки
не целовала виски

Ночник на столе был пронзительно синим
Узор на стене что-то напоминал
А я так и не назвала его по имени
Ведь он даже имя у тебя украл

Декаданс

Прости... я убила тебя сегодня
Все было, словно в дурном кино
Жуткий гостиничный номер холодный
блеск хрусталя, вино

Зачем? Ну конечно же, не от скуки
От непреходящей тоски
Так долго потом твои гладила руки
целовала виски

Ночник на столе был пронзительно синим
На город спускался туман
А я все шептала любимое имя,
бокал поднося к губам...

Ах, как к лицу тебе...

Приветливый палач с улыбкою бодрящей,
Ведешь меня к ступенькам эшафота:
«Любимая, не плачь!»
Но плачу... отчего- то...

Не страшен мне наточенный топор...
Все в этой нашей жизни было зыбко,
И молчаливый бесконечен спор...
Меня страшит твоя улыбка...

И все ж, как ты прекрасен, мой Палач!
Как благородно смотрится бородка...
А как к лицу тебе твой красный плащ!
Пусть будет эта лестница короткой!

Я покорюсь тебе в последний раз
(тебе во всем сопутствует удача),
Ведь просишь ты: «Любимая, не плачь!»
И я не плачу... правда, я не плачу...

Цават танэм [2]

Заберу твою боль, заберу...
даже, если под утро умру...
даже, если она нестерпима...
только б мимо тебя, только б, мимо...

Заберу твою боль... только боль...
Если мне быть не вместе с тобой,
то тогда поделись своей болью...
пусть, хотя бы она – но со мною...

Значение слова «нежность»

Я лицо твое забывать стала...
Я забыла значение слова «нежность»...
Ночь опять неожиданно с неба упала,
фонарями и звездами вперемежку...

Не мигая смотрю на рогалик лунный,
не грущу, не смеюсь – нет на то причины,
не пишу, не звоню, не терзаю струны,
забываю лицо твое, мой мужчина...

Забываю твой голос и твое имя
не шепчу в леденящую сердце снежность...
Ты с другой, я с другим, оба мы с другими,
оттого и не вспомнить, что значит нежность...

Я лицо твое забывать стала...
Забываю твой голос, и твое имя
не шепчу...

Мне не нужно (декабрьское)

Мне не нужно твое тепло.
У меня самой его – столько!
Между пальцами утекло
счастье тихое струйкой тонкой...

Мне не нужно прощальных слов.
В них не будет правды ни капли...
В моей речке без берегов
отраженья твои остались...

Мне не нужно... не нужно