смогла приклонить свою несчастную голову та, которая навлекает гибель на каждого, кто полюбит ее; такова последняя услуга, которой ждет Мария Стюарт от своих преданных друзей.
Находясь в столь мрачном расположении духа и все-таки продолжая свое бегство с неослабевающей поспешностью, бедная королева, к которой присоединился теперь лорд Хэрис и некоторые другие ее сторонники, сделала наконец первую остановку в аббатстве Дандренан, в шестидесяти милях от поля боя. В этом отдаленном уголке Гэллоуэя реформатская церковь еще не обратила свою ярость на монахов; некоторые из них по-прежнему оставались в своих кельях, не подвергаясь преследованиям, и настоятель со слезами на глазах и с почестями встретил побежденную королеву у ворот монастыря.
— Я несу вам гибель, мой добрый отец, — сказала королева, когда ей помогли сойти с коня.
— Мы примем ее с радостью, — ответил настоятель, — если она застанет нас на стезе долга.
Сойдя на землю и опираясь на фрейлин, королева бросила взгляд на свою измученную лошадь, которая стояла с опущенной головой и как будто оплакивала горести своей хозяйки.
— Добрый Роланд, — шепнула королева пажу, — пусть позаботятся о Розабел. Спроси свое сердце, и оно подскажет тебе, почему меня тревожит эта безделица даже в такой ужасный час.
Марию Стюарт провели в отведенные ей покои, и на спешном совещании ее вельмож было принято наконец роковое решение отступить в Англию. Утром оно получило одобрение Марии Стюарт, и к английскому губернатору был послан нарочный с просьбой предоставить эскорт и оказать гостеприимство королеве Шотландии. На следующий день аббат Амвросий, прогуливаясь в монастырском саду с Роландом, высказал ему свое недовольство по поводу принятого решения.
— Это безумие и гибель, — сказал он. — Лучше отдать себя в руки диких горцев или пограничных разбойников, чем довериться Елизавете. Женщина до-веряется своей сопернице! Претендентка на престол отдает себя в руки завистливой и бездетной королевы! Хэрис верен и предан своей госпоже, Роланд, но его совет толкает ее в бездну,
— Ах, бездна ожидает нас всех, — сказал стоявший с лопатой в руках старик в мирской одежде, которого прежде не заметил аббат, увлеченный своей речью. — Не смотрите на меня с таким удивлением. Я тот, кто был аббатом Бонифацием в Кеннаквайре и садоводом Блинкхули в Лохливене; преследования загнали меня в эти края, где я некогда проходил свое послушничество и куда теперь явились вы, чтобы снова потревожить мой покой. Тягостно складывается жизнь человека, который всегда ценил спокойствие, как величайшее из благ.
— Мы скоро избавим вас от нашего общества, добрый отец, — ответил аббат, — и королева, боюсь, уже никогда больше не потревожит вас в вашем уединении.
— Это вы и раньше говорили, — — возразил ворчливый старик, — и все-таки меня выгнали из Кинроса, а по дороге я еще был ограблен солдатами. Они отняли у меня то свидетельство, ну, вы знаете… по поводу барона… впрочем, он был таким же грабителем, как и они сами… вы еще просили у меня это свидетельство, но я тогда никак не мог разыскать его, а они разыскали… Это по поводу чьей-то женитьбы… память изменяет мне… Смотрите, как все же люди отличаются друг от друга! Отец Николай порассказал бы вам еще сотню историй об аббате Ингильраме, да сжалится господь над его душой! А ведь ему уже было, уверяю вас, полных восемьдесят шесть, тогда как мне не больше, чем… погодите-ка…
— Не Эвенел ли было то имя, которое вы стараетесь припомнить, мой добрый отец? — спросил Роланд, весь горя от нетерпения, но стараясь сдержать себя, чтобы не испугать или не обидеть дряхлого старика.
— Да, правильно, Эвенел, Джулиан Эвенел, вы верно назвали имя… Я сохранял важные признания, сделанные на исповеди, поскольку это соответствует данному мной обету… Но я не сумел разыскать его, когда оно понадобилось моему преемнику Амвросию… а вот солдаты разыскали, и тогда рыцарь, командот вавший отрядом, ударил себя в грудь так, что его стальная рубашка зазвенела, как пустая лейка.
— Святая Мария! — воскликнул аббат. — В ком эта бумага могла пробудить такой интерес? А как выглядел этот рыцарь? Каков был его герб? Какие у него цвета?
— Вы меня окончательно сбили с толку вашими вопросами… Я ведь едва решился взглянуть на него… Они утверждали, что я везу письма для королевы, и обыскали мой дорожный мешок… Все это из-за ваших проделок в Лохливене.
— Я уверен, — сказал аббат Роланду, который стоял тут же рядом с ним, дрожа от нетерпения, — что бумаги попали в руки моего брата. Я слышал, что он со своими солдатами патрулировал на дороге между Стерлингом и Глазго. Не носил ли этот рыцарь остролист на шлеме? Не припомните ли вы?
— Припомнить… припомнить… — раздраженно ответил старик. — Проживите с мое, если ваши заговоры вам позволят, тогда увидите, многое ли вам удастся припомнить. Я с трудом припоминаю те пирмейны, которые я своими руками посадил здесь пятьдесят лет назад.
В этот момент с берега моря послышался громкий звук рога.
— Это смертный глас, возвещающий конец царствования Марии Стюарт, — сказал Амвросий. — Пришел ответ английского губернатора, и наверняка благоприятный. Разве захлопывают дверь ловушки перед жертвой, ради которой она поставлена? Не падай духом, Роланд, в твоем деле мы разберемся до конца; но сейчас нам нельзя оставлять королеву. Иди за мной, исполним наш долг, а дальнейшее предоставим воле божьей. Прощайте, добрый отец, я вскоре снова навещу вас.
Он собрался уходить из сада, Роланд неохотно последовал за ним.
Бывший аббат снова взялся за лопату.
— Я бы пожалел этих людей, — сказал он, — и даже эту бедную королеву, но что такое земные горести, когда человеку восемьдесят лет? А сегодня на редкость удачное утро для ранней капусты.
— Годы ослабили его разум, — промолвил Амвросий, увлекая за собой Роланда к берегу моря. — Нужно время, чтобы он собрался с мыслями, а сейчас нам следует думать только о судьбе королевы.
Вскоре они добрались туда, где стояла Мария Стюарт, окруженная своей небольшой свитой. Рядом с ней, в пышной одежде, стоял во главе своих воинов шериф Камберлендский, вельможа из дома Лаутеров. На лице королевы отражалось удивительное сочетание готовности к отъезду с неуверенностью. Ее слова и жесты должны были внушить надежду и утешение ее друзьям; казалось, она пыталась убедить себя самое, что шаг, который она предпринимает, не сулит ей опасностей и что заверения в том, что она встретит дружественный прием, были вполне достаточными; но дрожащие губы и беспокойный взгляд тут же выдавали ее отчаяние при расставании с Шотландией и боязнь довериться сомнительному гостеприимству Англии.
— Приветствую вас, ваше преосвященство, — сказала она, обращаясь к Амвросию, — и тебя, Роланд Эвенел; у нас есть радостные вести для вас. Этот сановник нашей любящей сестры предлагает нам от ее имени безопасное убежище от мятежников, которые изгнали нас из наших владений; мне грустно лишь, что нам придется расстаться с вами на короткое время.
— Расстаться с нами, ваше величество! — воскликнул аббат. — Неужели английское гостеприимство должно начаться ограничением вашей свиты и отстранением ваших советников?
— Ну зачем же это так воспринимать, добрый отец? — возразила Мария Стюарт. — Губернатор и шериф, верные слуги'нашей венценосной сестры, считают необходимым повиноваться в данном случае всем ее инструкциям до последней буквы, а согласно этим инструкциям, они могут принять только меня и моих фрейлин. Из Лондона тотчас же будет отправлен нарочный с указанием места для моей резиденции, а когда будет формироваться мой двор, я всех вас немедленно призову к себе.
— Ваш двор будет формироваться в Англии! И это в то время, как там живет и царствует Елизавета? — воскликнул аббат. — Мы скорее увидим два солнца на одном небе!
Она протянула руку Роланду, который, бросившись на колени, взволнованно поцеловал ее. Он готов был оказать такой же знак уважения и Кэтрин, но королева, приняв веселый вид, сказала:
— В губы, глупый мальчик! А ты, Кэтрин, не скромничай! Пусть этот английский джентльмен знает, что даже в нашем холодном климате Красота умеет вознаграждать Доблесть и Верность!
