В качестве доминирующей державы Америка привыкла ходить по самому краю, привыкла к двойному нулю, к колоссальному превосходству своих обычных вооруженных сил и к не имеющей себе равных ядерной мощи. Однако крайних ставок она никогда не делает. Использование ядерного оружия против неядерной державы было бы воспринято всеми как геноцид; сосредоточение всех обычных вооруженных сил Америки в одном месте было бы немыслимым чисто логически, да к тому же оставило бы опасные бреши в других частях света. В итоге хождение по краю оказывается невозможным, и американцам начинает казаться, что с ними очень нехорошо обошлись. Вдруг выясняется, что любой понтёр, у которого хватает фишек на то, чтобы он мог позволить себе крупно проигрывать при нескольких раскрутках колеса кряду, обретает, по всему судя, возможность сорвать банк. Шансы почти уравниваются, Америка лишается «навара». И начинает жаловаться, что ее пинают все кому не лень, а мир хохочет, услышав стенания великана, которого кто-то ущипнул за лодыжку. Ну уж в следующий-то раз, клянутся американцы, в следующий раз вы у нас
Да, но «следующий раз» – это девиз безнадежно неудачливого игрока. Как обнаружил под конец фильма «Военные игры» отбившийся от рук компьютер, единственное, что ведет к победе, – это отказ от участия в игре. Возможно, американцы тоже додумаются до этого и в следующий раз предпочтут держать свои денежки при себе. И никто их за это не осудит.
А теперь я должен бежать – казино уже открывается, и мне страх как не терпится испытать новую систему. Если она сработает, князь Монако уже в конце этой недели будет мыть мою машину и говорить мне «сэр».
Патриотическое воззвание
За многие годы о патриотизме было сказано немало интересного и бодрящего. По-моему, Клемансо или кто-то очень на него похожий заметил, что патриот любит свою страну, а националист ненавидит все прочие. Ну и разумеется, следует воздать должное как доктору Джонсону, указавшему, что патриотизм есть последнее прибежище негодяя, так и поэту Роджеру Маккоху, высказавшему предположение, что у патриотов «не все дома».
Впрочем, возможно, самое причудливое, диковатое и злобное определение патриотизма получится вывести, установив, что такое непатриотичность. Кое-кто уверяет, хоть в это и трудно поверить, что журналисты и дикторы, употребляющие слова «британские войска» вместо слов «наши войска», ведут себя непатриотично.
Я безмерно люблю нашу страну, ее язык, пейзажи, эксцентричность, традиции, обычаи и людей. В конце концов, это моя родина. Я не могу с чистой совестью утверждать, что, доведись мне родиться югославом, я бы терзался отчаянием из-за того, что не появился на свет в Британии, – да и кто может? Однако я искренне люблю мою родину, что, собственно, и означает – быть патриотом. А особенно нравится мне в Британии свобода выражения мыслей и взглядов, которую она предоставляет своим гражданам. И потому я с тревогой замечаю, что в последнее время в нашу общественную жизнь начала прокрадываться странная и неприятная ересь. Ересь, приобретшая форму умонелепой веры в то, что любое публичное использование свободы слова автоматически приравнивается к злоупотреблению ею.
Когда протестовавшие против чего-либо люди разбивали палаточный лагерь на Гринэм-Коммон, от наших политиков и предвзятых обозревателей нередко приходилось слышать, что «в России им такого не позволили бы». Это же мудрое замечание высказывалось и по поводу тех, кто выходил в начале нынешнего месяца на демонстрации протеста против войны в Заливе. Что бы ни думали мы о конфликте, граждане Британии имеют право мирно собираться для того, чтобы выразить свое несогласие и озабоченность. И тем не менее нам предъявляли все тот же визгливый довод: «В Ираке вам, знаете ли, такого не позволили бы». Услышав это, демонстрантам надлежало, по-видимому, преклонить колени, возблагодарить Господа, сотворившего их англичанами, и поклясться, что впредь они никакого несогласия с правительством (что бы оно себе ни позволяло) выражать не станут. Использование свободы слова воспринимается как злоупотребление, однако свобода слова, если таковое понятие вообще что-нибудь да значит, должна вроде бы быть безоговорочной, разве не так?
«Мы все согласны с тем, что для победы революции интересы Государства необходимо поставить выше интересов личности, – так говорили сталинисты. – Стало быть, правильно все, что идет Государству во благо. И стало быть, каждый, кто сомневается в Государстве, автоматически не прав. А это значит, что тебя следует расстрелять». Логика жутковатая, и будет просто-напросто позором, если нечто схожее с ней начнет набирать силу и у нас, пусть оно и окажется куда более веселым и британским и куда менее драконовским.
«Мы все согласны с тем, что Британия – страна изумительная, обладающая такими достижениями, как свобода слова и правовая система. И каждый, кто начинает жаловаться на ошибки или пустячные заблуждения правительства, оказывает плохую услугу доброму имени Британии. Правительства у нас избираются демократическим путем, поэтому всякий, кто спорит с правительством, спорит с народом. Стало быть, эти люди – противники демократии, подстрекатели и подрывные элементы. А это значит, что их следует окоротить или просто заткнуть им рты».
Если вы любите кого-то – сына или дочь, например, – вы не закрываете глаза на их недостатки, не затыкаете уши, когда дети ваши подают повод для критики, которая может принимать вид школьных характеристик, жалоб соседей или свидетельств ваших собственных глаз; вы ощущаете стыд и гнев и прилагаете все силы к тому, чтобы исправить их недостатки. Вам хочется, чтобы ваши дети выросли хорошими людьми, людьми, с которыми приятно иметь дело. Так давайте относиться подобным же образом и к нашей стране. Патриотизм, закрывающий глаза на недостатки и глухой к критике, это никакой не патриотизм.
Нам следует гордиться нашими демонстрантами. Мы не обязаны соглашаться с ними, однако наш долг состоит в том, чтобы представить им аргументы лучшие, нежели уверения в том, что им следует относиться к свободе слова как к большой привилегии и уже потому одному от использования ее отказаться. Наши солдаты, которыми мы также можем гордиться, участвуют сейчас не в джихаде во благо западного образа жизни, они не рвутся в бой с криками «Свобода!» на устах и рискуют своей жизнью не ради одних только добрых послушных британцев. И читать всякую чушь о «наших героических воинах, доблестно сокрушивших оборонительные сооружения сатанинского врага», они никакого желания не имеют. Вернувшись домой, они много чего расскажут нам как об уморительной некомпетентности и пыхтящих майорах, пытавшихся вытянуть из песка двухтонные грузовики с продуктами, так и об отваге и жертвенности. И я не могу даже представить себе, каким это образом мысль о том, что мы, желая показать, как мы поддерживаем наших солдат, погрязаем здесь, дома, в болоте цензуры и бессмысленной пропаганды, сможет укрепить их моральный дух.
Когда в романе Киплинга «Сталки и компания» напыщенный генерал, выступая перед школьниками, распространяется о нашем флаге, о старом добром «Юнион Джеке», о том, как мы любим его и стоим за него горой, Сталки и его друзья начинают шипеть от возмущения. Вот это и есть патриотизм.
Ах, чтоб тебя…
Придется начать с извинения. Знали бы вы, каким дураком я себя чувствую. На прошлой неделе я сослался на «Сталки и компанию» и перепутал политика с генералом. Я благодарен за письма – поток писем, вполне заслуживающих титула «патриотическое воззвание», одни были дружелюбными, другие откровенно злобными, – в которых мне указывали на мою катастрофическую ошибку. В свое извинение могу сказать только одно: я писал эту возмутительную статью во Франции, где сочинений Киплинга днем с огнем не сыскать. А леди Память меня, увы, подвела. Правильная цитата придала бы, как отметил автор одного из сочувственных писем, больше весомости моим аргументам, чем перевранная. Авторы писем не столь сочувственных, боюсь, согласятся принять в виде извинения одно лишь мое самоубийство, каковым мне в настоящий момент порадовать их почему-то не хочется.
Я никогда не перестану удивляться письмам, которые мне случается порой получать от читателей и телезрителей. Наверное, журналисты, обладающие опытом большим, нежели мой, каждый день, обнаруживая на ковриках под почтовой прорезью в двери анонимные открытки и составленные из разномастных букв послания, полные мрачных угроз и свирепых поношений, ничего странного в этом не видят. Бернард Левин, я полагаю, находит пресным утро, в которое его не обругали и не оскорбили
