нужна.
— Почему?
— Сам подумай, что будет, если муж и жена в одной группе служат. Служебные романы не новость, проходили уже. И отказались, потому что смертность и провал заданий в этом случае много выше, чем в группах, как сейчас.
Чиж прищурился, задумчиво уставился на капитана. Мысль в его голове зародилась, но слишком уж была возмутительной, чтобы ее принять.
— То есть вы запрещаете…
— Ничего подобного.
— Тогда предотвращаете.
Иван пальцами по столу прошелся, отбивая в раздумьях какофоническую мелодию: слишком умен Чиж, слишком.
— Она любит другого. Да, он не местный, да, она нарушает и рискует, уходя к нему на свидания, но это ее право. У тебя тоже есть права. Никто не мешает тебе ухаживать за ней, добиваться. Сладитесь, пожалуйста, нет — извини. Никто, запомни, никто не имеет права вмешиваться в личную жизнь, ущемлять свободу и права человека. Если женщина против, если ты ей не нравишься — не повод кидаться на нее, насиловать своим обществом.
— Но вы же претите ей. Я слышал, как вы давили на нее, запрещая уходить. Знаю, что монеты конфисковываете.
— Это другое.
— В чем другое?
— Я отвечаю за нее, прикрываю. Но не могу заниматься этим до бесконечности.
— Может все проще? Понимаете, что тот к кому она бегает альфонс и придурок, и не хотите, чтобы она рисковала собой ради какого-то ублюдка. Кстати, кто он?
— Мужчина, — отрезал Федорович.
— Значит, пусть лучше к нему бегает, грозит попасть под стрелу, в плен, беду, вовсе не вернуться, чем заведет нормальные отношения с мужчиной из группы?
— Ты лезешь на запрещенную территорию. Все это решать Стасе, а не тебе и не мне. Запомни это крепко.
— Я буду за ней ухаживать…
— Вперед. Но если замечу, что назойлив к неудовольствию Стаси, или третируешь ее, угрожаешь спокойствию в команде, спишу к чертовой матери. Здесь действуют другие законы. Если ты их еще не понял…
— Понял.
— Тогда будем считать разговор законченным. Монету сюда, — поманил ладонью.
— Какую?
— Алтын.
— У меня нет, — а почему это заявил, сам не понял.
Федорович нехорошо посмотрел на него и, качнувшись к лицу, прошипел:
— Если монета окажется у Стаси, я тебя в ближайшем рейде закопаю, понял?
Чижов внимательно посмотрел на него:
— А ты сам ее отбить не пытался?
Иван моргнул. Во взгляде четко отпечаталось: думаешь один умный?
— Она его любит. Понятно?
— Нет.
Федорович отвернулся, потер шею:
— Надоел ты мне. Проблем с вами восьмерками всегда море, — протянул с печалью. — Куда ты все ляпаешься? Что ж тебя в чужую душу тянет влезть? Хреново тебе? Так не тебе одному!
Чиж кивнул: это он уже понял. Не понял другое — отчего остальные бездействуют?
— Пошел вон, — тихо бросил Федорович, отворачиваясь. Чиж молча развернулся и вышел.
— Русанова!! — крикнул капитан.
— Стасенька, ну, не ходи ты больше, прошу тебя, — присел перед ней Иван, в подлокотники кресла вцепился. Женщина хмуро смотрела на него:
— Не могу.
Федорович вздохнув, уткнулся ей в колени лбом:
— Погибнешь ведь. Без страховки, без напарника в такую тьму лезешь. На черта, Стася?
— Люблю.
— Любишь? — уставился на нее недоверчиво. Встал, отошел к окну, руки в карманы сунув, чтобы она не увидела, как они в кулаки сжались. — Когда я версию с любовником придумывал, чтобы к тебе не приставали, я не думал, что она реальностью обернется.
— Я счастлива, Иван.
Тот кивнул не поворачиваясь: больно.
Сам дурак. Отпускал ее, чтобы развеялась. Светлая приходила, счастливая, оживала на глазах. Он тому радовался — в себя приходит и, мысли не допускал, что Стася, Стася! Способна на такое. И осуждать не может — столько лет прошло, понятно, она же живая, живущая, чувствующая, но принять тоже — не может. Чувствует себя в угол загнанным сами же собой, клятвой той дурацкой!
— Я тебя спишу, — заметил тихо. Стася напряглась:
— Нет, — и мольба и укор в голосе.
— Еще раз пойдешь — спишу, — повторил тверже.
— За что?… Нет, ну, за что?! — кулаком по столу грохнула, вскочив: сговорились они что ли?! Это все Чиж! Ну, поганка! И хоть плачь, хоть иди и его застрели. На свое горе она его сюда притащила, не иначе!
— Все, Русанова, разговор окончен, — отрезал, пряча тоску под официальность.
— Он тебя не простит, — бросила Стася последний аргумент, в упор уставившись на Ивана. Того подкинуло:
— Он?!… А тебя?!
— Ты обещал!…
— Я обещал защищать тебя и беречь! Обещал, что никто тебя не потревожит! И я сдержу слова, как держал!
— Ревнуешь? — прошипела, прекрасно понимая причину упертости Ивана. — Не стыдно?
— Нет!… Тебе ведь нестыдно.
Они уставились друг на друга: в глазах капитана мольба и укор, в глазах лейтенанта растерянность и упрямство.
Сказать? — думала Стася: но тогда он точно ее одну не отпустит, а вдвоем идти верх безумия. Он себя подставит и ей выбора не оставит.
Я готов простить и пронять, что ты клин клином вышибла, но что рискуешь — нет, — думал Иван.
Стася отвернулась:
— Потом поговорим, когда остынем.
— И потом тоже самое скажу. Из центра ни шагу Стася. Иначе — спишу.
Женщину переворачивало от отчаянья, закричать хотелось, заистерить, как последней неврастеничке, но смысл, толк?
— Поймай, — бросила и вышла, громко грохнув дверью. Облила презрительным взглядом Чижа и направилась в тир. Хоть там всю боль выместить, растерять горечь и обиду, безысходность. Думать себя заставить. Нет, тупиков, нет. Есть тупиковое настроение. Оно уйдет, найдется выход.
Часа не прошло, поняла, что все равно, что нужным считает — сделает.
Получила нужное на свой жетон и к себе в комнату, упаковываться — пока Кристина дежурит, нужно успеть. Тишина уже в коридора, ночь, угомонились все, только Чиж, будь он неладен мается, бродит из
