Про автора
Подсунул свою рукопись под кастрюлю с гречкой, зажег газ.
Готовил себе ужин на горящих словах.
Огонь трескал на каждой реплике главного героя. Герой катался по земле, пытаясь сбить пламя, бил руками по голове, чтобы затушить волосы, бросился в бочку с дождевой водой в надежде пересидеть, но вода закипела и сварила его заживо.
Автор перемешал его жесткое мясо с кашей, попробовал и не стал солить.
Феликс Максимов
Игра в «допустим»
Допустим, в столице, в трехкомнатной квартире поселяется самый обыкновенный призрак.
У призрака есть профессиональный псевдоним, наречем его безвкусно, допустим, мсье Ревенант.
Призрак справил себе фальшивую ксиву у молдаван на Малой Морской или у немцев на Басманной, абонировал на долгий срок коралловый кабинет в ресторане «Флер-де-лис» и ложу в электрическом кабаре «Новый Одеон».
Призрак уплатил за жилье на год и один день вперед, накупил интересных иллюстрированных книг, развесил повсюду фривольные репродукции, батик, клетки с птицами. Птиц он каждый день меняет на новых, выбрасывая в кухонную печь тех, которые издохли за ночь. Прислуга, выгребая золу, не удивляется обугленным перьям и кусочкам трубчатых косточек, в шесть утра — такой уговор — серб с Птичьего рынка приносит новых птах: щеглов, кенаров, амадин и волнистых попугайчиков-неразлучников.
Мсье Ревенант, допустим, до страсти деликатен и воспитан. Он не пьет крови, не сосет по ночам живой сок из спящих детей, приставляя к замочной скважине овсяный колосок, не соблазняет девственниц на опасные связи без их письменного согласия, заверенного у нотариуса, и сводит до минимума неприятные последствия своего присутствия на земле, которая пока что носит его из последних сил на своей груди.
Допустим, мсье Ревенант не боится чеснока, подковы над дверью, острой кленовой палочки и разных интересных приспособлений, о которых все можно узнать в отдаленных деревнях. В его шкафу, в шкатулке с фальшивыми документами, хранятся два позеленевших пятака, которые он, оставаясь один, приставляет к закрытым глазам и, стесняясь, называет это компрессом.
Допустим, мсье Ревенант устроил интимное мягкое освещение, ежедневно принимает гостей, играет на фортепьянах, знает толк в старом вине, слывет блистательным собеседником и незаменим в особых случаях. Давным-давно мсье Ревенант научился отбрасывать тень; усилием воли он делает свои ладони и губы теплыми; запах тесной садовой земли, сытный запах распаханного гумуса — его природный запах — он отбивает элитным парфюмом, который изводит бутылками. Но драгоценные эссенции — номерные, созданные по уникальному заказу в лабораториях Граса — улетучиваются с его кожи в течение четверти часа. «Черт! Опять!» — досадливо восклицает про себя мсье Ревенант и, испросив пардону, сматывается в ванную комнату «попудрить носик», — к этому привыкли.
Допустим, он так натаскал себя на мастерство имитации жизни, что его руки не проходят сквозь клавиши и ножку бокала.
В доме полно гостей. Богемные узкобедрые девы с высокими принципами шевелят вразнобой пухлыми парафиновыми губами; фаршированные идеями и чаяниями юноши покачиваются, как воздушные шары под беленым потолком; пара зловонных шутов отмачивает обычные шутки; маститый старик разливает мозельвейн и щиплет дев за щечки.
Женщина по имени Сибилла танцует босиком в шесть утра. Тогда начинается невинный шаманизм такой невыносимой пробы, что мсье Ревенант прячет за воротом чистой рубашки обнажившиеся из плоти дуговые кости ключиц, как ручки чемодана.
Потому что женщина Сибилла танцует так, что все остальное не значит ничего. Если среди знойного лета, допустим в июле, ее просят станцевать первое ноября — в палисаде облетают листья и заморозки бьют к чертовой матери все сады на десятки миль в округе.
Допустим, в его дом таскается восхитительный сброд. Все пару столетий как влюблены на пять минут — скажите пожалуйста — в мсье Ревенанта, только это секрет. Он виртуозно отвечает взаимностью. Постепенно, как-то без усилий, сама собой образуется вокруг него — клика, клака и каморра. Мсье Ревенанта балуют, любят, да не просто любят — боготворят, зажмурившись, без оглядки. Смотрите все: мсье Ревенант нынче вечером в ударе!
Сквозь кости гостей от одного щелчка пальцев проходит обжигающая искра, сигарный дым коромыслом крутится под высоким потолком, большой сеанс иллюзиона, гала-концерт, экстатический дом свиданий. Кого-то постоянно посылают за «ещём» в круглосуточный гастроном; на лестничной площадке валяются растоптанные поздние астры, стеклярус, сорванный с чьей-то блузки, театральные программки. Номерная дверь не заперта, в прихожей у зеркала две чужие дочки в плотных чулочках наводят друг другу кисточками из шерстки сиамской киски блестки на полузакрытые веки. Здесь излишне много курят и никогда не спят. Отсыпаются на обратном пути, в таксо.
Допустим, в апартаментах общительного призрака все говорят обиняками. Экивоки, недомолвки, двусмысленные намеки, остроты, парадоксы и косые взгляды — единственно возможный бонтон. Так круглосуточно вращается и зубоскалит светское колесо, и сыплется, искря, бесовский злотворный помол.
Мсье Ревенант шьет себе приталенные костюмы в Риге; прежде чем одеться к случаю, он выдерживает обновку в шкафу и обрабатывает рукава и борта осколком тонкого стекла, придавая ткани благородную патину потертости: костюм настоящего ревенанта всегда должен быть слегка поношен, новизна — признак вульгарности.
Призрак говорит так красиво, что можно сойти с ума, и гости сходят с ума скопом, у него обширная клиентура, он вышибает высшие баллы, слегка шевельнув ухоженным мизинцем.
Чем он занимается в миру, никто достоверно не знает, вроде как пишет статьи в различные издания, рецензирует театральные постановки и «другое кино», умеет правильно и приятно расположить к себе собеседника — сначала так, потом эдак, с неизменным удовольствием для обоих. Он имеет свое мнение о японской поэзии, кажется, слегка болен, что-то желудочное, и всерьез обсуждает плюсы и минусы позиции «догги-стайл», впрочем, только в узком кругу, ни в коем случае не при дамах.
Но подспудно наступает осень, тоска, сплин, голоса, листопад. Ревенант увлеченно психует, грациозно трусит, не находит себе места, оставляет клевретов лениво беседовать на турецких пуфиках в живописных позах и таскается по улицам, потому что всерьез забывает собственный адрес. Мсье Ревенант уже не выстраивает массовых сцен и эксцессов, он пару раз промахивался: до полусмерти напугал очередную пассию — она проснулась в полночь и поняла, что он не дышит. Закричала, зайка, еле успокоил.
В конце концов он запутывается до предела — уже не стирает белесую плесень со скул, не следит за собой, не ласкает бокал массандровского хереса; он без объяснения причин отменяет важные встречи, не отвечает на телефонные звонки, на подносе в прихожей растет без внимания горка хаотически сваленных визитных карточек.
У него уже нет слов, в его кармашке часы идут вспять, ключи от квартиры не подходят к замку, консьерж не узнает его и только после скандала пускает в лифт, а лифт-бой стоит белый, как сулугуни, в дурацкой своей каскетке, вжавшись в угол, пока господин Ревенант считает этажи — от первого до шестого. Только выходя, мсье Ревенант понимает, что позабыл подвязать челюсть, усилием возвращает ее,
