– А я не работаю. Чего в этом хорошего – работать? Вот в институтах тусоваться – это клево. Жизнь веселая, молодежь вокруг, девушки опять же.
– Чем же ты кормишься? – поддержал развитие дурашливого диалога Сергей Петрович.
– Кровью, – ответил Боря. – Я вампир. Только вы не думайте, никакого криминала! У нас налажена система, как добывать пищу без того, чтобы нападать на людей по ночам. Нет, если серьезно, братцы… то это серьезно. Я такой вечно молодой потому, что вампир. Мы не стареем. Помните, как я коменданта напугал клыками, когда он нашу игру застукал? Клыки у меня тогда уже были настоящие. Они у нас появляются-исчезают очень быстро… Я к тому моменту уже был вампиром. Как-то раз во время игры поцарапался в темноте обо что-то острое. Решил тогда, что из какого-то стола гвоздь торчит. Поцарапался до крови… Царапина долго не заживала. Потом вроде все прошло. А потом в организме начались изменения… Я на свету, в переменах между лекциями, искал этот гвоздь – нигде не нашел. Знаете, я думаю, эта аудитория – сама вампир. Она укусила меня, и вот результат…
– А если ты кого-нибудь укусишь, он тоже станет вампиром? – спросил Сергей Петрович.
– Да. Тут легенды не врут. Это действительно так. Хочешь, тебя укушу?
– И тогда мне тоже вечно будет двадцать три года?
– Нет, Серега, увы, – печально покачал головой Борис. – Становясь вампиром, не молодеют. Только перестают стареть. Так что тебе вечно будет пятьдесят три.
– Ну-у! – разочарованно протянул Сергей Петрович. – Вечно пятьдесят три? Это что же, значит, вечно мучиться с сыном-двоечником? Вечно думать, кому и сколько заплатить, чтобы дочку приняли в институт? И вечно не спать до глубокой ночи, пока эта шлёндра не вернется домой со свидания? Вечные геморрои на работе? Вечное нытье жены: когда сделаешь ремонт? И кредит на квартиру – тоже вечно отдавать? Нет уж, на хрен нужна такая вечная жизнь! Не надо меня кусать!
– Как знаешь, – ответил Белкин. – Мое дело предложить. Петя, Витя, вы как? Тоже не хотите? Ну ладно, тогда – пока! Надеюсь, еще увидимся.
– Что значит, пока? Ты разве не с нами на машине?
– Да нет, Серега, спасибо. Я своим ходом быстрее доберусь.
Сказав это, Боря подпрыгнул, поднялся на несколько метров в воздух, превратился в здоровенную летучую мышь и исчез в черном небе.
– Сергей, тебе портфельчик не нужен? – неожиданно спросил Петя Третьяков. – Хороший, настоящая кожа!
С этим портфелем Третьяков сегодня весь вечер не расставался. К костру ли идет, в беседку ли – всюду тащит с собой этот портфель.
– Что у тебя там? – спрашивали его.
– Ценный веник, – отшучивался Петя.
А сейчас он протянул портфель Сергею Петровичу.
– Мне он больше не нужен. Содержимое можешь выбросить, а сам портфель – качественный. Жаль, если пропадет.
– А почему он тебе больше не нужен?
– А ты открой его.
Содержимое портфеля составляли небольшой, но очень остро заточенный осиновый кол и молоток.
– Если б ты сейчас согласился, чтобы Борька тебя укусил, я вынужден был бы его ликвидировать, прежде чем он сделает тебя вампиром. Ну а теперь, слава богу, ничего этого не требуется.
– Петь… Что-то я, честно говоря, перестал понимать, что происходит.
– Все очень просто, Сергей. Я твой ангел-хранитель. Оберегаю тебя по жизни от опасностей. Потому я и в институте был с тобой в одной группе. И дальше, когда надо было, рядом оказывался. Ты ведь помнишь все эти расклады? В девяностые, с коптевскими? А потом эту передрягу со взяткой убэповцу? А сейчас, дружище, сентиментальный момент: моя миссия окончена. Футуроспективное зондирование твоей судьбы показывает, что больше у тебя в жизни серьезных опасностей не будет. Последняя миновала только что – когда ты мог согласиться стать вампиром. А теперь я с тобой прощаюсь, и мой материальный образ покидает этот мир. Витек, с тобой прощаюсь тоже. Бывайте, мужики! Нашим всем от меня привет!
В следующий миг дородное тело Петра растворилось в воздухе. На его месте оказался густой белый туман в форме высокой фигуры с огромными крыльями за спиной. Ангел расправил крыла и вознесся ввысь.
Сергей Петрович посмотрел на Гущина:
– Надеюсь, Вить, ты не скажешь мне сейчас, что у тебя тоже была особая миссия и твой материальный образ покидает мир?
– Моя миссия, может, кем-то и определена, но мне, во всяком случае, не известна. Предполагаю, Серега, что я просто некий случайный сгусток хаоса, не более того. Мой материальный образ мира не покидает, но цикл моего существования в человеческой форме действительно завершен. Начинается цикл моего существования в форме пня.
Произнеся эти слова, Виктор Гущин исчез, а вместо него возник старый дубовый пень.
– Идиоты… – пробормотал Сергей Петрович и сел в машину.
По дороге его не покидало ощущение, что он стал жертвой дружеского розыгрыша. Ведь такого не бывает. Врет Крицкий. Ну конечно врет! Никак не может новый цветной лазерный принтер стоить сто пятьдесят долларов!
Юлия Сиромолот
Бендигейд Вран
– Милая… доця… дай книжку почитать, а?
Это старуха, черная от грязи и копоти. Она, при двух набитых всяким хламом баулах, стоит на площадке автобуса, жует огромными ведьмиными губищами и очень старается никого ненароком не задеть.
«Доця» лет тридцати отрывается от чтения. Книга у нее большая, в твердом переплете. Старуха подглядывает снизу: как же называется?
– Дай почитать… Я умею читать! Не веришь? Чё ж ты не веришь…
Старуха высверливает свое черными точками зрачков. Ей не нужна книга, нужно другое: она верит простодушно, что ведьма и что имеет власть; и ей хочется, чтобы был подарок. Все у нее есть – где зиму пережить, что сегодня покушать. Но ей надо чуда.
Молодой женщине ничего особого не нужно. Она с усталым удивлением смотрит на жуткую бабку: как беспрестанно шамают губы-вареники, складываются морщины, плавают зрачки на выцвелой радужке.
– …умею читать… вот ей-бо!
Женщина чуть заметно поводит плечами: надо же! И, взглянув на страницу напоследок, протягивает книгу старухе.
Та рада! Опускает голову, чтоб глаза не выдали. Трясется, сгибается, засовывает добычу поглубже в сумку. Бормочет, почти для самой себя: «Я ж отдам. Чего мне… выйду к остановке, я тебе знаю, ты кажен день ездишь… отдам… Вот ей-бо!»
Молодая удивлена. Она думала, старуха смутится и откажется. Глупо. Теперь и вернуть нельзя. Она отворачивается, поправляет сумку, смотрит в окно. Рукам ее странно без формы и тяжести книги, глазам скучно бродить по наизусть выученным дорожным знакам и приметам. А там было… а там…
Она вздыхает. Надо выходить. Продвигается между людьми, исчезает, выходит. Отправляется домой.
У старухи жилье недалеко от вокзала. Хибарка с железной вагонной дверью. Хорошее место, и люди рядом, и вроде нет никого. И водичка, и еда, и уголек для печки с товарняков можно подбирать. Бутылки – если изловчиться и опередить шустрых вокзальных пацанов. Продавцы в бессонном киоске отдают задаром старые газеты, которые уж не продать, – от выборов, толстые, с широкими листами. Старуха их не читает, использует в хозяйстве: подстелить, накрыть. Она неправду сказала той, с книгой: хоть и разбирает буквы, но читать-то зачем? Разве только надписи на автобусах да вывески на магазинах? И то такие, что не выговоришь, тьфу!.. А ведь опять получилось! Каждый раз – как заново. Довольная собой, вытаскивает книгу на свет божий, к окошку. Зеленый прожектор станции – почти луна. Ничего не понять, буквы или не буквы… Повертев так и эдак, она кладет книгу на ящик-вместо-стула и забывает о
