сам тому причиной». — Зипеку опять вспомнилось стихотворение «дурного» приятеля.) — Ты с самого начала обманывал бы сам себя. Ты, я вижу, сильный, и это тем опаснее для тебя. Чем человек сильнее, тем быстрее он себя исчерпывает. Я держусь только тем, что я физически слаб, как тряпка. Но нервы мои — как стальные канаты, хотя и они когда-нибудь лопнут. Понимаешь?
— Понимаю, — сказал Генезип, хотя, собственно, ничего не понимал. Но он ч у в с т в о в а л, что это правда. На деле ему не грозила эта опасность. (Тенгер переводил все в художественное измерение. Другая психология ему была чужда — подсознательно он всех считал художниками либо бездушными автоматами — отсюда бралась его аморальность.) Какие-то иные угрозы (грозящий с того света чей-то палец или даже что-то еще более страшное) вспыхнули в темном клубке неясных предчувствий и тотчас погасли, как искры локомотива, летящего вдаль в н е и з в е с т н о й стране. — У меня не было таких намерений. Я хочу просто жить, без всяких приложений. — (Куда же делась вся так страстно желаемая «литература»?) — Я буду собой, ведь жизнь так коротка. — Его скромность была неискренней. Просто он вдруг испугался, как лошадь автомобиля, и этот испуг заставлял его врать самому себе.
— Не так это легко, как ты думаешь. Я хочу научить тебя управлять безымянной силой, которой ты сможешь владеть, как шпагой. Кого убьешь — не важно. Может быть, и самого себя. Хорошо убить себя — даже если потом жить дальше — это величайшее искусство. Ты должен овладеть им.
— Но как это выглядит на практике? — (Об этом Генезип никогда не узнал.)
— Повседневность, — произнес задумчиво Тенгер. — Я ли это создал? Или я во власти чужой, космической силы?
— В астрономическом смысле? — [Все внутри отзывалось невыносимой банальностью. Даже кожа зудела от ощущения непреодолимой скуки, охватывающей весь мир. И жуткий контраст между жизнью художника (не важно, что происходило с ним в действительности) и его творениями, лишь теперь осознанный Генезипом, становился невыносимым, как «измерение неизмеримого числа». Вот, вот — и ничего, ну и довольно. Жизнь надо глотать кусками, даже если каждая ее частица представляет бесконечность.]
— Ты глупец. Говоря о «космической» силе, я думаю о великих законах Вселенной. — Под воздействием нахлынувшей скуки даже только что пережитый восторг от музыки показался Генезипу комичным на фоне неприятного, бьющего по нервам громыхания. Все равно как если бы он слышал грохот какой-то гигантской машины. Именно гигантской. Здесь важен не размер, а пропорции. И что же из этого следует? Не это его интересовало, когда он шел сюда под непосредственным впечатлением своего «откровения».
— Да, я никогда не захочу стать художником, — сказал он твердо. — Вы не сердитесь, но чего стоит этот шум или что-то в этом роде, даже несколько упорядоченный, как музыка и вообще искусство. Литература, которой я собираюсь заняться, куда более важна, в ней есть какое-то содержание, которое зависит не от композиции, а от самого себя, от почвы, на которой возникает. Холодный анализ горячего содержания... — (Генезип сам удивился тому, как он говорит.)
— Форма! Не понимаешь? — Тенгер сжал волосатые кулаки. У него была мина человека, который теряет почву под ногами. — Форма, которая должна деформировать себя, чтобы быть самодостаточной. Хуже того — она должна деформировать действительность. — (Генезип все более удивлялся самому себе. Иглы озарений прошивали ему мозг. Но он уже предчувствовал наступающую темноту. Его понятийный аппарат был слишком мал и плохо организован. Его собеседник резко, но явно неискренне подавил вспышку.)
— Форма, — повторил он, — форма сама по себе, непосредственно выражающая Тайну Бытия! За ней — лишь темень. Для выражения этого нет понятий. Философия кончилась. Она вяло барахтается во второстепенных деталях. Официально в университетах уже нет кафедр философии. И только форма еще что-то выражает. — (Ему припомнились собственные неоконченные произведения на грани понимания, созданные не для кого-нибудь, а для самого себя. «Этот сопляк прав, — простонал он в душе. — Но я должен хлебнуть из чаши жизни».)
— Ну и что? Что именно важно — это вопрос договоренности. Люди обманывались — теперь перестали. Художники вообще не нужны. В этом и состоит недоразумение с публикой, отсюда и ваша непризнанность, из-за которой вы совершенно напрасно строите из себя героя.
— Человек будущего, — буркнул Тенгер с отвращением. — Но все же ты прав, Зипек. Ты брутален, и в этом твое счастье. В тебе есть сила, но смотри, как бы она не отравила тебя, если вовремя не найдешь ей применения.
— Вы мне так и не объяснили, почему сегодня все стало не таким, как всегда, таким странным.
— Не пытайся этого понять. Принимай все, как оно есть, как самое драгоценное сокровище, не трать его и не думай о нем, все равно ничего не придумаешь: вся странность рассыплется на клочки отживших понятий. Я покажу тебе человека, который уже сделал это, — он здесь. А главное, не старайся выразить этого никоим образом, даже не говори об этом ни с кем — иначе вляпаешься в искусство, а по мне видишь, чем это пахнет: мне хочется все сделать еще более необычным, я нагромождаю одну невозможность на другую, чтоб как-то справиться со всем этим. А эта тварь ненасытна — ей все мало. К напряжению таких минут привыкаешь, как к водке или даже к чему-нибудь похуже. А потом уже ничего нельзя поделать: приходится идти дальше, вплоть до безумия.
— А что такое безумие?
— Ты хочешь услышать классическое определение? Несоответствие действительности внутреннему состоянию, доведенное до определенной степени, превышающей принятые в данной среде нормы безопасности.
— Так вы уже сумасшедший? Ваша музыка опасна, потому вы и не признаны.
— В известной степени это так. Какой нахальный малый. Ты не пропадешь в жизни, но остерегайся безумия. Трудная задача — сохранить ценность необычности, которую ты сегодня впервые почувствовал, не думая о ней и не называя ее. Она должна светить, как лампа сквозь молочное стекло, но не дерзай разбивать оболочку и вглядываться в сам источник света. Тогда ты будешь всматриваться в него, пока не ослепнешь, что как раз и грозит мне. Возможно, если б я мог жить так, как мне хотелось, я не был бы художником. Причиной тому, видимо, мое увечье. Так ныне появляются творческие личности. Благодаря компенсирующим факторам...
— Но на практике...
— Далась тебе эта практика. Я не скажу, как тебе лечь под эту бабу или что тебе съесть на завтрак. Я лишь говорю: старайся сохранить в первобытном состоянии то, что ты сегодня в себе открыл, и научись владеть собственной силой. Это труднее, чем побороть в себе слабость — поверь мне.
«Так ли я силен, как кажется этому уроду? — подумал Генезип. — Впрочем, наверное, никто не знает, насколько он силен, пока не испытает себя». — «Мы всегда сильнее, чем нам кажется», — вспомнились ему слова отца. — «Сила характера проявляется в преодолении минутной слабости», — мелькнула фраза из каллиграфических прописей для третьего класса. Все это не подходило к данной минуте. Какое ему сейчас дело до проблемы силы? Тенгер был доволен. Болезненную скуку своего реального существования на фоне страшной борьбы с неизвестным в сфере чистых звуков можно было перебить только тем, что популярно называлось «совать нос в чужие дела». Это определение пришло в голову княгине. Тенгер нуждался в том, чтобы говорить другим о подстерегающих их опасностях, выявлять у них подсознательные мотивы поступков, пророчествовать, советовать — одним словом, подправлять, насколько удастся, чье-либо предназначение — кроме музыки, это более всего занимало его, хотя у него было мало подопытных объектов. В Генезипа он впился словно клещ. Он связывал с ним не только надежды на улучшение своих финансов — Генезип давал ему прекрасную возможность привить свои бредовые идеи другому и тем самым утвердиться в собственной значимости.
Вошла хозяйка дома, невысокая блондинка с острыми скулами, идеально прямым носом и ореховыми зрачками узких глаз. Одухотворенной она казалась, к сожалению, лишь по первому впечатлению. В узких ее губах таилась коварная чувственность, а широкая челюсть придавала ее лицу (если приглядеться) дикое звероподобное выражение. Голос у нее был низкий, металлического тембра, вибрирующий, словно от слез и скрываемой страсти. Тенгер неохотно представил ей Генезипа.
— Прошу вас, господин барон, отужинать с нами, — слегка заискивающе пригласила госпожа Тенгер.
