Ирма кивнула.
— Плохо, — вздохнул он.
— Почему плохо? — рассеянно удивилась Ирма.
До сих пор ее рисунки нравились всем, кроме разве что родителей.
— Я знаю, как устроены художники. Тебе никто не нужен. Все только мешают. И я тоже буду мешать.
— Будешь, — согласилась она. — Но это ничего. Я привыкла.
И почти машинально потянулась за палитрой. Вообще-то, они с Митей договорились в спальне не рисовать, но бывают в жизни обстоятельства, отменяющие все предыдущие договоренности. Форс-мажор называется. Смешное слово.
Келли еще что-то говорил, но Ирма уже не слушала, смотрела на холст. Здесь нужно красное, думала она, не вот это серо-буро-малиновое, а чистый светлый кадмий. Какая же я была дура, как не видела?
От работы ее не отвлек даже шум разгорающейся за шкафом ссоры. Только подумала с веселой свирепостью абсолютно счастливого человека: не угомонятся, выйду, всех угондошу. И снова отключилась.
Она не замечала хода времени, но чутко реагировала на освещение, поэтому, когда за окном начало темнеть, громко, с наслаждением выругалась, вышла из-за шкафа, чтобы включить свет, и обнаружила, что праздник все-таки закончился. Гости ушли, оставив на память о себе почти космический хаос, из которого можно было сотворить все что угодно, кроме домашнего уюта. И черт с ним, потом.
— Врубаешься, я всех разогнал, — приветливо сказал Келли.
Он сидел в кресле, которое зачем-то переставил в самый темный угол, и был, похоже, чрезвычайно доволен собой. В деснице герой сжимал бутылку с остатками кислого сухаря, на подлокотнике кресла были аккуратно, по росту разложены выуженные из пепельниц окурки, целых восемь штук.
— У меня есть «Шипка», — сказала Ирма, протягивая ему почти полную пачку. — А как ты их разогнал? Научи.
— Сам не врубаюсь, — ответствовал толстяк, придирчиво выбирая сигарету. — Но у тебя так точно не получится, для этого надо быть мной… Какая же дрянь эта твоя «Шипка», — вздохнул он, выпуская дым. — Ее курят только потные плебеи у пивных ларьков, да и то если на «Пегас» не наскребли.
И пока Ирма молчала, ошалев от столь черной неблагодарности, добавил:
— Тебе надо курить «More». Длинные, тонкие, черные. Сразу будешь выглядеть как изысканная богемная бикса. А не как тупая телка из педина, только что вернувшаяся с поездки на картошку. Если бы ты была гением, на стиль можно было бы забить. А так — нельзя.
«Я уже примерно понимаю, почему все ушли, — подумала Ирма. — Сама бы ушла, да некуда».
— Скучная ты какая-то, — укоризненно сказал Келли. — Обижаешься, молчишь. Художник должен быть прикольный, особенно если он телка. Ну, я пошел.
— Куда-нибудь, где есть кухня? — язвительно спросила Ирма.
— Врубаешься, — неожиданно обрадовался он. — Все-таки ты врубаешься!
А на пороге улыбнулся так ослепительно, что Ирма еще долго глядела на захлопнувшуюся за гостем дверь, обитую светло-коричневой клеенкой. И только несколько минут спустя поняла, что нахальный толстяк унес ее сигареты. «Ну хоть бычки оставил, — вздохнула она. — В гастроном, значит, можно не бежать».
— Кто такой Келли? — спросила она утром мужа.
Митя неопределенно скривился:
— А что, он тут был?
— Был. Сказал, его Стэндап привел. Кстати, а кто такой Стэндап?
— Один прикольный штымп, — отмахнулся Митя, — мы учились вместе. Собственно, Келли тоже с нами учился.
— В этой вашей знаменитой сто тридцать восьмой? — усмехнулась Ирма.
— Совершенно верно. Только Келли закончил школу на пару лет раньше. Притом, что младше меня на год.
— Вундеркинд?
— Считалось, что гений. И на воротах он, кстати, классно стоял.
— На каких воротах?
— Мы в хоккей играли. Шикарный был вратарь. Маленький, толстый, вроде бы мешок мешком. А я не припомню, чтобы он хоть одну шайбу пропустил. Фантастическая реакция!
Помолчали.
— Он потом в Водном учился. И какой-то такой гениальный диплом написал, что ему сразу место администратора на круизном судне дали. То ли в награду, то ли в обмен, чтобы взрослый дядя свою подпись там поставил. Темная какая-то история, Келли сколько рассказывал, всегда по-разному выходило. Думаю, он сам толком не понял, что произошло. Но факт, что один рейс он точно сделал. В Италию. А потом, конечно, вылетел.
— Почему «конечно»?
— Ну, ты же с ним разговаривала.
— А, то есть он всегда был такой хам? — обрадовалась Ирма.
— Не то слово. А теперь прикинь, как ему крышу снесло. Девятнадцать лет, круиз, Италия, валюта. Кому угодно снесло бы.
— И что дальше?
— А дальше был бесконечный праздник. Собственно, до сих пор продолжается. Поначалу Келли все охотно поили и в рот смотрели — что еще умного скажет. Про Италию или про структурный анализ. Потом всем надоело. А с тех пор, как торчать начал, стал совсем скучный. Пародия на самого себя.
— А на что он живет?
— Понятия не имею. Но подозреваю, на мамину зарплату и бабкину пенсию. Одно время он у Фридкиса в преферанс играл, говорят, успешно. Все-таки гений. Так что пару лет бабки у него водились немаленькие. Но потом и там всех достал.
«Как же я их понимаю», — подумала Ирма.
Он явился почти месяц спустя, в роскошном финском анораке и старомодных лаковых ботинках, один из которых явственно просил каши. Поглядел исподлобья; не переступая порог, протянул красную прямоугольную пачку. Сигареты «More», ну ничего себе. Швейцары центральных ресторанов продают их из-под полы по пять рублей за пачку, целое состояние, подумать страшно.
— В тот раз я утащил твое курево, — буркнул Келли. — Извини. Я иногда хуйню творю.
Ирма крутила в руках подарок, думала: «Вот сейчас надо бы высокомерно вздернуть подбородок, сухо поблагодарить и захлопнуть дверь, сам Келли на моем месте так бы и сделал, на что угодно спорю».
Но вечер выдался совершенно гнусный, за окном которые сутки лил дождь, нормального освещения не было даже днем, а теперь осталась одна шестидесятиваттная лампочка на тридцать квадратных метров, то есть сто двадцать кубических, с учетом высоты потолков, поди нарисуй что-то путное при таком освещении, да еще и вероломный супруг Митя где-то шляется. Собственно, хрен бы с ним, но вкрутить вторую лампочку в одиночку немыслимо, вот же черт.
— Раствор варить не будем, — на всякий случай сказала она, пропуская его в комнату. — И выпить у меня нет. Есть чай. Заварить?
— Завари, если хочешь, — равнодушно согласился Келли.
Он разулся, явив восхищенному миру мокрые носки, один синий, один серый. Но анорак снимать не стал. Оставляя по-женски маленькие влажные следы, прошлепал к стене, у которой вперемешку стояли Ирмины холсты, законченные и только начатые, спросил:
— Можно? — И, не дожидаясь ответа, принялся их ворочать.
— Смотри, что с тобой делать, — запоздало согласилась она.
Картины Келли смотрел не как нормальные люди, а по-своему, с подвывертом. Некоторые, почти не глядя, ставил обратно, разворачивая лицом к стене, на другие, напротив, пялился по нескольку минут
