Я спрашиваю:
— Почему — Фонарщик?
Лорета говорит:
— Ну как это — «почему»? Да хотя бы потому, что всего две сотни лет назад не было в городе профессии важнее. Пока не появились фонарщики, Вильна по вечерам становилась темной, неприглядной, страшной, как сон совестливого убийцы, а по улицам скитались тонкие, дрожащие тени с фонарями в руках — горожанам было предписано всюду таскать их за собой. И не дай бог выйти вечером на улицу без фонаря! Штрафовали за это люто. А потом в городе поставили фонарные столбы, наняли фонарщиков, чтобы зажигали свет после заката, следили за ним всю ночь, подливали масла, подкручивали фитили, гасили под утро. И жизнь стала понемногу налаживаться. Уже, считай, практически наладилась. Кому и ставить памятник в самом сердце Старого города, если не фонарщику.
Я говорю:
— Да погоди ты. Фонарщики круты, кто же спорит. И памятники им пусть хоть на каждом углу ставят, я не против. Но из чего следует, что этот дядя — именно фонарщик? Где его фонарь?
Лорета говорит:
— Фонарь у него, надо понимать, невидимый. Несуществующий. Совершенно невозможный, несбыточный фонарь. Наверное, специально для того, чтобы ты его захотел.
Она смеется, а я и правда уже хочу, чтобы у этого Фонарщика был фонарь. Хочу — не то слово. Отсутствие фонаря причиняет мне почти физическое страдание.
Я спрашиваю:
— Слушай, неужели до сих пор никто ни разу не пытался всучить ему фонарь? По-моему, на руку как раз прицепится. И залезть туда — раз плюнуть.
Лорета хмурится, вспоминая. Говорит:
— А знаешь, не припомню такого. Вот банка с пивом регулярно у него в руке появляется. Студенты угощают. Потому что залезть и правда несложно. Я и сама пару раз, когда в университете училась… Но все-таки чаще внизу на стреме стояла, пока наши мальчики его подпаивали.
Я говорю:
— Ну вы даете. Что пива для заскучавшей скульптуры не жалко — это, конечно, хорошо. Добрые детки. Но неужели никто ни разу не сообразил, что Фонарщику нужен фонарь?
Лорета говорит:
— Ну почему же. Это первым делом в голову приходит. Просто, видишь ли, фонаря никогда нет под рукой. А пиво, напротив, почти всегда есть. Вот и приходится бедняге довольствоваться малым.
Я говорю:
— Знаешь что? Сейчас мы с тобой это исправим. Если, конечно, ты мне подскажешь, где в это время суток можно купить фонарь.
Лорета глядит на меня, как на диковинную зверушку. С некоторой опаской, удивленно и заинтересованно. Наконец говорит:
— Уже половина одиннадцатого. Следовательно, только в круглосуточной «Максиме». Это минут пятнадцать, не меньше, да и то если очень быстро идти. И все время в гору, учти.
Я говорю:
— Ничего. В гору так в гору. Дорогу покажешь?
Я говорю:
— Ничего себе — «пятнадцать минут». А уже скоро полночь. Пока ходили туда-обратно, почти полтора часа прошло.
Лорета говорит:
— Ну так ты сам фонарь долго выбирал. И свечки. Хотя они все одинаковые.
Я говорю:
— Какие же одинаковые? С запахом яблока, с запахом лаванды, ванили, клубники, мандарина и чуть ли не огурца.
Лорета говорит:
— Не было там никакого огурца. Не выдумывай. И все они, по большому счету, пахнут одним и тем же дешевым мылом.
Я говорю:
— Все равно трудно выбрать. Если бы ты не подсказала, что рядом лежат простые свечи, без запаха, я бы, наверное, до сих пор определялся.
Лорета говорит:
— Вот именно.
И умолкает надолго. Идет рядом, цокает каблуками, тонкая, темная, самая лучшая в мире тень, моя несбывшаяся сестра. И вдруг спрашивает:
— Ты будешь счастлив? Ну, когда повесишь фонарь на руку Фонарщика?
Я молчу. Думаю — как ей объяснить? Наконец честно отвечаю:
— Конечно нет. Когда фонарь будет на месте, я тут же почувствую себя идиотом, который испортил хорошую прогулку — в первую очередь тебе. Потащил в супермаркет вместо кафе — ай молодец, нечего сказать. И все для того, чтобы купить и повесить этот дурацкий фонарь — тоже мне, великое деяние. И голод мой, конечно, никуда не денется. Уже слезая, я снова буду думать о том, что никогда не смогу вырасти в Вильнюсе, разве что остаться и состариться тут. Неплохой вариант, кто бы спорил. И вполне возможный. А возможное меня не интересует. Поэтому я, конечно же, не буду счастлив, когда повешу этот чертов фонарь. Но это не страшно. Я привык.
Лорета спрашивает:
— Но тогда зачем?
Я говорю:
— Да затем, что я почти счастлив вот прямо сейчас, пока мы идем по городу с дурацким фонарем и пачкой свечей, с несгибаемым намерением сделать глупость, которую — я сейчас совершенно уверен — никто никогда не делал до нас. Это не то чтобы вовсе невозможно, но, знаешь, почти. С учетом того, как давно я в последний раз совершал абсурдные, бессмысленные поступки, которые, конечно же, бесповоротно изменяют весь мир, но изменения эти настолько незначительны, что их не могу заметить даже я сам.
Лорета говорит:
— Пришли.
Я уже и сам вижу — вот он, Фонарщик без фонаря. Ничего, недолго ему осталось стоять враскоряку с пустыми руками. Сейчас я это исправлю.
Я говорю:
— Придется тебе еще раз постоять на стреме. Неловко получится, если полицейские города Вильнюса будут вынуждены провести эту ночь, снимая с постамента полоумного туриста.
Лорета говорит:
— Если наши полицейские застукают тебя за этим занятием, они, скорее всего, вежливо поинтересуются, сможешь ли ты слезть без посторонней помощи. И уверен ли, что не переломаешь при этом руки-ноги. И, услышав положительный ответ, пойдут себе дальше.
Я говорю:
— Идея осесть в этом городе и встретить тут старость начинает казаться мне все более разумной.
Я достаю из пачки свечку, из кармана — зажигалку, из пакета — фонарь. Сажусь на корточки у стены, чиркаю зажигалкой, стараясь заслонить новорожденное пламя от студеного осеннего ветра, с третьей, как положено в сказках, попытки зажигаю свечу и помещаю ее в фонарь. Уфф, все. Теперь не задует.
Лорета говорит:
— Давай я пока подержу. Залезешь — отдам.
Я киваю, отдаю ей фонарь и лезу на постамент. Это не так просто, как мне сперва показалось,
