любя никого и не любимым никем; быть абсолютно одиноким в бесконечной, бессмысленной (смысл тут вещь субъективная) вселенной, — все это просто ужасно». Счастливая смерть Базакбала — «лучше», чем гротескная суета второй пары героев, сжатый отчет о которой завершает роман.
Геля вернулась в Польшу и сделала карьеру как «красный демон» — конкубина Темпе и сотрудница «следственной комиссии по особо важным делам». Затем диктатор выдворил ее из страны вместе с Препудрехом (теперь «товарищем Велиалом» — «Магом Чистой Нивеличестической Музыки»), назначив его послом в Персии. Там, свергнув шаха, чета возносится к вершинам власти (в их правление «метафизическим трансформациям не было конца», резюмирует повествователь). Удел уцелевших — пустота.
Погибший герой — человек без прикрас, «сверху донизу» (Кароль Ижиковский); автор посмеивается над ним, но и сочувствует ему, растратившему себя жестоко и безрассудно, однако не то чтобы совсем уж зазря. Сознание Атаназия лихорадочно работает невзирая на обстоятельства, до последних минут он судорожно пытается познать мир и себя; в этом он сродни самому Виткевичу, в отличие от «сбрендившего» протагониста романа «Ненасытимость» (написан тотчас вслед за «Прощанием с осенью»).
Вокруг виткевичевских маниакально рефлексирующих переростков сплетается сеть «спровоцированных конфузов», их обезличивает собственный панический страх перед унификацией. «Я, выбирая судьбу мою, выбрал безумие», — звучал эпиграф к «Ненасытимости», взятый из поэмы Тадеуша Мицинского «Самоубийца». «...И покинул рай, и сошел во тьму пещер» — таков отсеченный Виткевичем конец фразы. Герои Виткевича — мусор на ветру времени, в эпоху слома истории. Единственный доступный человеку «рай» — сфера естественной красоты, реальных забот, взаимопонимания и созидания — покинут ими.
Когда читаешь прозу (да и многие драмы) этого писателя, так и подмывает малодушно повторить избитую присказку о «гениальной графомании». Да, он не был мастером слова — не ставил себе таких задач. Его теория о романе как внехудожественной сущности, похоже, — индульгенция, заранее выданная самому себе, прозаику-импровизатору, в изнеможении варьирующему две-три навязчивые темы. Архитектоника его эпических замыслов умозрительно постижима, но эстетически невзрачна. В тяжеловесной инерции фраз вязнут композиционные силовые линии, ускользает от восприятия авторская точка зрения, моралистические пассажи звучат банально, веет скукой, кажутся бесконечными шаблонные — вне градаций — повторы положений, рассуждений, слов... И все же — остается парадоксальное ощущение величия авторской личности.
В творениях Виткевича, часто вызывающе несовершенных, нарочито монотонных в их минималистской референности, все-таки есть трудноопределимое обаяние. Значение этих текстов растет в эпоху позорной капитуляции разума. Ибо автор — не из числа самовлюбленных позеров, каких всегда и всюду тьма. Он — фанатик познания — одержим поиском смысла «единичного бытия» в таинственном коловращении мира. Увы, все, что открылось его напряженному взысканию истины, — несколько простых законов: единство и борьба животного и человеческого; взаимопереход любви и безумия (автоматизм страсти); вытеснение разума безвольной волей, влекущее за собой возврат в пустоту... Именем трепливо-суетного «профессора высшей догматики» из «ордена парамелистов» Иеронима Выпштыка закреплена неизбежность всеобщего
Такова экстремальная «диалектика скотской метафизики» (как некогда сформулировал Виткевич). Ею не исчерпывается жизнь, но бесконечно воспроизводимый порочный круг бесстыдства и безысходности необходимо иметь в виду, чтобы не потерять ориентацию во вселенной. Написанное Виткевичем — предмет для сострадательного осмысления, а не пренебрежения искушенных потомков, чей удел — лишь мнимое превосходство.
Примечания
1
вулканчик в чистом поле
2
наверняка
3
от
4
«Соперники»
5
Здесь: легкими толчками
6
Здесь: плотной
7
Роковой — Фридрих Ницше — По ту сторону добра и зла — Судьба — Саша Шнайдер
