Парижским, унаследует любовь Бренгильды; само солнце, поверь, не опускается к месту своего отдохновения с такой быстротой, с какой я поспешу на этот поединок!
— Клянусь небом, — взволнованно шепнул Хирварду граф, — как можешь ты требовать от меня, чтобы я стоял здесь и терпеливо слушал этого презренного грека, который удрал бы с арены, едва заслышав звенящее прощание Траншфера с ножнами, а тут смеет бросать мне вызов в мое отсутствие и пытается объясняться в любви даме par amours! note 25 Да и Бренгильда, сдается мне, позволяет, вопреки своему обыкновению, чересчур много вольностей этому болтливому щеголю! Клянусь распятием, я ворвусь туда, предстану перед ними и так отвечу хвастуну, что он надолго запомнит!
— Придется тебе подчиниться голосу рассудка, пока я с тобой, — ответил варяг, единственный слушатель этой пламенной речи. — Вот когда мы расстанемся, тогда уж пусть бес странствующего рыцарства, который имеет над тобой такую власть, сажает тебя к себе на плечи и мчит куда ему заблагорассудится.
— Ты груб и жесток, — сказал граф, сопровождая свои слова презрительным взглядом. — Ты не только бесчеловечен, но у тебя даже нет врожденного чувства чести или стыда. Самое жалкое животное не станет покорно подпускать другого к своей подруге.
Бык всаживает в соперника рога, пес пускает в ход зубы, и даже робкий олень свирепеет и бодается.
— На то они и животные, — возразил варяг, — и самки их тоже лишены стыда и рассудка и не знают святости сердечного выбора. Но неужели ты не видишь, граф, что твоя бедная, всеми покинутая супруга стремится сохранить тебе верность и избегнуть сетей, которыми ее опутали коварные люди? Клянусь душами праотцев, она так тронула меня своим хитроумием, сквозь которое проглядывают истинная чистота души и преданность, что если не найдется у нее лучшего рыцаря, я сам охотно подниму алебарду в ее защиту!
— Благодарю тебя, мой добрый друг, — сказал граф, — благодарю так сердечно, словно ты действительно оказался единственным заступником прекрасной дамы, предмета поклонения многих благородных вельмож и госпожи многих могущественных вассалов.
И не просто благодарю, а более того — прошу у тебя прощения за то, что нанес тебе такую обиду.
— Мне нечего тебе прощать, ибо нельзя обижаться на то, что сказано в запальчивости. Тес, они снова заговорили.
— Как ни странно, — заметил, расхаживая по комнате, кесарь, — но мне сейчас почудилось — нет, я почти уверен, Агеласт, — что слышал голоса где-то совсем близко от дома!
— Быть этого не может, — сказал Агеласт, — но все же пойду посмотрю.
Увидев, что Агеласт направляется к выходу, варяг подал франку знак, и они припали к земле под кущей вечнозеленого кустарника, где их невозможно было разглядеть. У философа была старческая поступь, но зоркие глаза, и, пока он не вернулся в дом, закончив свой безрезультатный обход, друзья лежали, соблюдая полное молчание и боясь пошевелиться.
— Знаешь, мой славный варяг, — сказал граф, — прежде чем снова занять наш наблюдательный пост, я должен тихонько признаться тебе, что никогда не устоял бы против огромного искушения размозжить голову старому лицемеру, если б только этому не препятствовала моя честь. И как мне хочется, чтобы ты, человек, свободный от ее запретов, не только возымел подобное желание, но и осуществил его!
— Было у меня такое желание, но я подавил его, чтобы не подвергать опасности нас и особенно графиню.
— Благодарю тебя еще раз за доброе к ней отношение, — сказал граф Роберт. — Если уж нам придется в конце концов помериться силами, что весьма. вероятно, я отнесусь к тебе как к достойному противнику и честно пощажу тебя, ежели дело обернулся не в твою пользу.
— Я тебе весьма признателен, — последовал ответ, — но только, ради бога, помолчи теперь, а уж потом поступай как знаешь.
Прежде чем граф и варяг вернулись к окну, собеседники в доме, полагая, что никто их не подслушивает, заговорили снова с еще большим жаром, чем прежде, хоть и вполголоса.
— Не пытайся меня уверить, что ты не знаешь, где сейчас мой супруг, и что ты не властен над его судьбой, — сказала графиня. — В чьих же еще интересах изгнать или убить мужа, как не того, кто делает вид, будто восхищается женой?
— Ты несправедлива ко мне, прекрасная Бренгильда, — ответил ей кесарь, — и забываешь, что отнюдь не я держу бразды правления этого государства, что император — мой тесть Алексей, а женщина, называющая себя моей супругой, дьявольски ревниво следит за каждым моим шагом. Как же мог бы я повелеть, чтобы твоего мужа и тебя лишили свободы?
Граф Парижский при всех нанес императору оскорбление, вот за это ему и решили отомстить, то ли хитро обманув его, то ли открыто применив к нему силу. Я же виновен только в том, что пал жертвой твоих чар. Лишь благодаря уму и искусству мудрого Агеласта мне удалось извлечь тебя из бездны, в которой ты, несомненно, погибла бы. Не плачь, прекрасная Бренгильда, — участь графа Роберта нам еще не известна, но все же, поверь мне, ты поступишь мудро, если перестанешь надеяться на возвращение графа и изберешь себе более надежного покровителя.
— Более надежного покровителя мне никогда не найти, даже если бы я могла выбирать среди рыцарей всего света!
— Моя рука, — сказал, приняв воинственную позу, кесарь, — решила бы этот вопрос, когда бы человек, которого ты столь высоко ценишь, был на свободе и ходил по земле.
— Ты… — пристально глядя на него, воскликнула Бренгильда, и лицо ее запылало от негодования, — ты.., нет, бесполезно называть тебя твоим настоящим именем.., однако, придет день, и мир узнает, что ты такое и чего ты стоишь… Слушай меня внимательно:
Роберт Парижский погиб или томится в заточении.
Он не может вступить с тобою в поединок, о котором ты якобы мечтаешь, но тут стоит Бренгильда из рода Аспрамонте, законная супруга славного графа Роберта Парижского. Еще ни один смертный не одолел ее в бою, за исключением доблестного графа, и если ты так горюешь, что не можешь вызвать ее мужа, то, конечно, не станешь возражать, если вместо него биться с тобой будет она!
— Как, благородная графиня, ты сама собираешься сразиться со мной?
— спросил удивленный кесарь.
— Да, сражусь с тобой, со всей Греческой империей, с каждым, кто посмеет утверждать, что с Робертом Парижским поступили по закону и бросили в темницу справедливо.
— А условия те же, как если бы граф сам вышел на поле боя? — спросил кесарь. — Побежденный сдается душой и телом на милость победителя?
— Пусть будет так, — ответила графиня, — я иду на это. Но если не я, а мой противник будет повержен во прах, благородному графу Роберту должны вернуть свободу и отпустить с надлежащими почестями.
— Согласен, — сказал кесарь, — если, только это будет в моей власти.
Но тут низкий, рокочущий звук, похожий на удар современного гонга прервал их разговор.
Глава XIX
Хотя варяга и графа Роберта в любую минуту могли заметить, они продолжали стоять так близко от окна, что, если и недослышали каких-то слов, однако ничего существенного из разговора не упустили.
— Он принял ее вызов? — спросил граф Парижский.
— Принял, и очень охотно, — ответил Хирвард.
— В этом я не сомневаюсь, — сказал крестоносец, — ибо он не знает, как искусно может владеть оружием женщина; для меня исход поединка решает очень многое, но, видит бог, я согласился бы, чтобы он решал еще больше, настолько я уверен в Брентильде! Клянусь Владычицей сломанных копий, я хотел бы, чтобы каждая борозда на моих землях, каждое мое отличие, начиная с титула графа Парижского и кончая ремешком этих шпор, зависели от исхода честного боя между вашим кесарем, как он у вас зовется, и Бренгильдой Аспрамонтской!
— Твоя уверенность великодушна и отнюдь не опрометчива; но не следует забывать, что кесарь — сильный и к тому же красивый мужчина, что он прекрасно владеет оружием и, главное, не так строго, как
