— Это значит, — отвечает он, — что раньше мне было для чего жить. А теперь есть для чего умереть.
Он останавливается в дверном проеме, двумя руками касаясь стен, и говорит негромко, глядя поверх голов:
— Спасибо, Шейла.
Чай с травкой
На работе Мири обычно заливает кипятком какой-нибудь чайный пакетик из тех, что грудой свалены на подносе в комнате персонала. И не вынимает пакетик из чашки, чтобы чай получился крепче и меньше хотелось спать. А иногда кладет сразу два пакетика. И добавляет три ложки сахара, «чтобы был хотя бы какой-то вкус».
Но дома у Мири любят заваривать чай по рецепту Шимона, друга семьи, уроженца Баку и жителя Иерусалима. Ехидный Мирин муж называет этот напиток «чай с травой».
Нужен черный цейлонский чай (если вы живете в Иерусалиме, его лучше всего купить на рынке, на закрытой линии возле улицы Агриппас, напротив табачной лавки). На литровый заварочный чайник берутся две маленькие кофейные чашечки этого чая, и туда же добавляются травки: шалфей, чабрец, иссоп (на иврите он называется «заатар» и больше известен именно под этим именем), а также белая зота, которой по-русски, кажется, вообще не существует, зато она продается в магазине «Специи», напротив входа на закрытую линию рынка. И остальные травки там тоже можно купить — впрочем, конечно, не только там.
Всё вместе залить кипятком, накрыть и дать хорошо настояться. А потом разливать в огромные (это важно) чашки, доливать горячей водой и небыстро пить, вдыхая ароматный пар. Мири говорит, что это успокаивает, а ее муж утверждает, что, наоборот, бодрит.
Видимо, это просто такой специальный чай, про который ты сам решаешь, что с тобой будет после того, как ты его попьешь.
Алексей К. Смирнов
Три чая, два кофе
— Ну так вот, — рассказывает Аспирян. — Приходит ко мне Полина Адамовна Подолина и говорит: возьми мужичка, он здоровый. Ну, был инсульт, что поделать, но так — здоровый и хороший. А я тогда еще не знал, кто такая Полина Адамовна…
Мы идем по асфальтовой дорожке через лес. Раннее утро, заспанный туман, перестук колес далекой электрички, который быстро стихает, но его подхватывает поднебесный дятел. Справа — бандитские дачи, слева — сосны и хвойный ковер, сухой вопреки осенним дождям. Смотрим под ноги: как бы не раздавить улитку, их тут ужас сколько. Они, ничего не соображая, ползут на асфальт, где и замирают под гипнотическим воздействием открытого пространства.
— И привозят дедушку, — продолжает Аспирян. — У него — гипертония, склероз, семьдесят три года — плюс-минус два или три, а можно и десять лет — это, как известно, роли не играет. Пара инфарктов… в общем, то, что само собой разумеется, можно не называть. Диабет. Ладно, и это стерпим. Но у него, — Аспирян начинает загибать пальцы, — гемофилия…
Я зловеще, с пониманием киваю.
— То есть никаких уколов, кровищей изойдет. Во-вторых, аденома простаты, ссать не может, — Аспирян загибает второй палец, — и поэтому у него в брюхе дыра с трубкой. А вдобавок — огромная паховая грыжа. Яйцо — до колена! Меня спросили: почему он перестал ходить? Я так и ответил: может быть, яйцо по ноге стукнуло, вот она и подвернулась?
Аспирян заведует отделением оперированных мозговиков.
— А самое любопытное, — он, подождав, когда я отсмеюсь, понижает голос, — это то, что самого инсульта-то у него, похоже, и не было. Вот все было, а инсульта — нет…
Мы спускаемся по крутому песчаному склону, выходим на узкий мост через речку с густой водой цвета хаки. Каждое утро, проходя через мост, я вспоминаю про целебный источник, расположенный неподалеку. А также про длинную одинокую трубу, торчащую из берега. Эта труба тянется из-под самой больницы, из нее постоянно выливается в речку нечто. Источник популярен. Говорят, он расположен выше по течению. Но я, сколько ни хожу, не заметил вообще никакого течения, а категории «выше — ниже» плохо применимы к нашей равнинной, болотистой местности.
Вокруг — березы, сосны, бурый отсыревший папоротник. Чтобы увидеть больницу, надо подняться по лесенке от моста. Скоро эта лафа кончится, лесенка зимою превращается в каток. Кряхтя осиливаю ступени. Сумка сегодня тяжелая, потому что я дежурю сутки, и в ней — продукты питания, бритва, художественная литература и еще разная мелочь.
Мы выбираемся наверх и с ритуальной обреченностью смотрим на застекленную букву «Д», растянутую вширь, с двумя пристройками в качестве ножек, — больницу. Нет, на букву она не похожа — слишком длинная. Скорее, на безголового пятиэтажного тролля из серого кирпича и стекла, который присел отдохнуть. Это я сейчас из кожи вон лезу, стараясь подобрать впечатляющее художественное сравнение. В действительности ежеутреннее созерцание этого здания не возбуждает никаких чувств, кроме приевшейся, не слишком острой тоски. И потому отчасти театральны наши вздохи — по причине непротивления судьбе.
— Я давно подозреваю здешние болота, — делится со мной Аспирян. — Неспроста все это. От них какие-то испарения исходят, что ли… Люди поживут-поживут и начинают меняться.
Помню, он утверждал, что научился отличать сестрорецкого бомжа от, скажем, зеленогорского. Я чувствую, что и во мне постепенно просыпается такое чутье. Городок, в самом деле, особенный, в нем присутствует что-то отвязанное, отмороженное, но в то же время — мирное, свободно плавающее, засыпающее на ходу.
В качестве иллюстрации — недавний случай из жизни. Лежал в реанимации человек, больной и буйный, а потому — голый и накрепко привязанный к койке за все четыре конечности. И катетер стоял у него с целью активного выведения мочи, ибо дело шло о серьезном отравлении чем-то крепким. Бригада не догадывалась, что ей достался опытный клиент, весьма искушенный в преодолении всякого рода препятствий и затруднений. Совершенно неожиданно для всех больной вскочил, разорвав ненавистные путы, и бросился прямо в окно. Этаж был первый. Избавляться от катетера беглец не стал. Разбив стекло, изрезанный, окровавленный тарзан пустился наутек, в прогретые солнцем леса. Доктор Кафельников стоял,
