Энциклопедия мифов. Подлинная история Макса Фрая, автора и персонажа. Том 1. А-К

– Тогда мои пожелания не имеют значения. Не нужно, не рассказывай. Пусть все будет, как ты хочешь. До сегодняшнего дня все всегда происходило по моему сценарию, и это не сделало меня счастливым… Но почему важно? Или это тоже тайна?

– Нет, что ты. Хотя, если бы ты сам не вел себя сегодня как псих – и правильно делал! – я бы постеснялась. Но тебе, наверное, можно такие вещи объяснять…

– Мне все можно, – подтверждаю с удовольствием. – Объясняй мне такие вещи.

– Давным-давно, – нахмурившись, начинает она, – в некотором царстве, в некотором государстве жила-была девочка Маша. И все у этой девочки Маши было в полном порядке. Все как у людей. Всегда. Изо дня в день… Но имелось у девочки Маши то ли апокрифическое шило в одном месте, то ли некая доброкачественная опухоль в правом полушарии, то ли просто генетическое завихрение в хромосомах – бог весть! Была она зело мечтательна, как это у нас, хороших девочек Маш, принято. Хотелось ей, знаешь ли, не то неба в алмазах, не то большой и светлой любви, не то натереться мазью из белладонны и на метле над Плющихой хоть разочек пролететь: вж-ж-жик! А лучше и то, и другое, и третье сразу, и можно без хлеба, ибо он всему голова, а голова в таком деле – помеха… Дай мне воды какой-нибудь мокрой, а то я сейчас разревусь от полноты чувств.

Оперативно исполняю ее просьбу. Молчу, но испепеляю рассказчицу пылким взором, дескать: ну же, ну же! Я весь – внимание, смирение и трепет. Понимаю: одно неосторожное слово, равнодушный взгляд или резкий жест, и она замолчит, а я никогда не узнаю самых важных вещей про женщину, которую встретил несколько часов назад. И будет мне от этого камень на сердце, пустые хлопоты, печаль в доме и прочая пиковая поебень.

– В общем, – Маша ставит на пол опустошенный стакан и меняет тон на более ровный, почти деловитый, – что касается алмазов, белладонны и любви, выходил нашей девочке большой и светлый облом. То есть и тут у нее все было как у людей. Пока понятно?

Киваю, не размыкая губ. Что ж тут непонятного?

– Как у всех идеалисток, потрепанных полевой практикой, у меня есть любимая теория, которая объясняет отдельно взятой мне, отчего случились эти самые обломы. Теория моя, по счастью, оригинальнее прочих. Она гласит, что людям не следует сближаться в мелочах, если они хотят оставаться близкими по большому счету. Все еще понятно?

Снова киваю. Как ни странно, мне действительно понятно. Я сам не раз до чего-то в таком роде додумывался. И, ясное дело, никто из окружающих меня не понимал. Поначалу я по этому поводу стенал и жаловался, как это у нас, вступающих в жизнь отроков, принято, а потом благоразумно заключил, что отсутствие взаимопонимания с вышеупомянутыми окружающими – это, вероятно, такой специальный сертификат душевного качества: пока вас никто не понимает, можете быть уверены, что вы на более-менее правильном пути.

– И я придумала для себя схему «идеального романа». Вернее, не придумала даже, а слямзила из, прошу прощения, сокровищницы мировой литературы. Все эти истории Пу Сун Лина, в которых лисы- оборотни приходят к одиноким студентам, – ты их читал?

Киваю.

– Правда, прелесть? До тех пор, пока дурак-студент не начинает ныть: «А кто ты такая, откуда взялась да кто твои родители?» Тьфу! Как же я их ненавидела, всех этих алчущих анкетных данных средневековых китайских сюцайчиков… Ясно тебе теперь, с кем ты связался?

– Еще бы, – улыбаюсь. – Именно то, что мне всю жизнь требовалось, средство ты мое гомеопатическое… Но принимать тебя я буду не самыми малыми дозами. Даже не рассчитывай на такую возможность.

– Да я и не… Ну и комплименты у тебя, однако. «Гомеопатическим средством» меня обозвать до сих пор никто не додумывался.

– И не додумается, – говорю. – Никто и никогда. Совершенно исключено. Мои комплименты – эксклюзивный товар… Но ты не отвлекайся. Ты давай, рассказывай дальше. Я, конечно, на лету ловлю, ощипываю, разделываю и поджариваю, но тебе еще рано многозначительно умолкать. Я жду головокружительных историй о похождениях феи-лисы. И имей в виду: я могу быть ревнивым, как рота мавританских душителей, но не к прошлому. Потому что я не очень-то верю в его реальность. Правда, правда: прошлое кажется мне чем-то вроде очень длинного кинофильма – а какое мне дело, что за кино ты смотрела без меня?..

– Да нечего мне рассказывать, – почти сердито говорит она. – Не было никаких «похождений феи- лисы». Ничего в таком роде, одни теоретические мечтания. Мне ведь никогда еще не доводилось влюбляться в человека, который просто подошел ко мне на улице. Возможно, тебе трудно в это поверить, но до сегодняшнего дня я никогда ни с кем не знакомилась на улице. Все мои мужчины с самого начала знали обо мне хоть что-нибудь, потому что мы вместе учились, или работали, или виделись в доме общих друзей… Ну что я тебе рассказываю, сам знаешь: люди знакомятся друг с другом постепенно и берутся за это дело не с того конца. Сначала мы узнаем друг о друге кучу ненужных вещей, а потом почему-то оказывается, что больше и знать-то ничего не нужно, потому что – все. Неинтересно. Да и ни к чему уже… Видишь ли, я всегда чувствовала, что дыхание человека, который удосужился навести обо мне справки и успел познакомиться с моей мамой, подружками по работе и даже соседями по лестничной клетке, отравлено. Пока он рядом, чудеса невозможны, потому что, пока он рядом, я – просто хорошая девочка Маша, у которой все как у людей, и – никакого неба, никаких алмазов…

– И никакой белладонны?

– Именно. Поэтому ни один мой роман не длился более месяца, да и не так уж много их было, откровенно говоря. Не так много, как могло бы быть, но больше, чем хотелось бы… И вдруг появляешься ты, и не знаешь обо мне абсолютно ничего, и все происходит словно бы само собой и так замечательно, как никогда еще не было, – не потому ли, что ты не отравлен знанием о моих скучных делах? И если так, то какой же я буду дурой, если дам тебе свой адрес и телефон, попрошу встретить меня после работы и предложу познакомиться с родственниками… Нет уж. У меня, можно сказать, мечта в кои-то веки сбылась, не стану я добровольно все портить.

– Ясно, – говорю. – А знаешь что? Ты абсолютно права. Мне нечего возразить. Завтра же попробую сделать для тебя второй ключ, я тут где-то рядом в подворотне видел мастерскую… Только нам все же нужно изобрести способ быстрой связи. У меня ведь даже телефона тут нет. Вдруг ты простудишься и исчезнешь из моей жизни на неделю, а я с ума сходить буду? Или, того хуже, меня хозяин квартиры попросит срочно освободить помещение – что я тогда буду делать? Да мало ли… Придумай какой-нибудь хитрый ход, который не позволит мне ничего о тебе узнать.

– Я подумаю, – сонно обещает Маша. – Думаю, подумаю, что-нибудь придумаю… Но завтра. Ага?

Уладив эту, почти метафизическую, проблему, она расслабилась и тут же стала клевать носом. А через минуту сладко заснула в моем «гнезде» из одеял. У меня же, ясное дело, сна ни в одном глазу. Облик человеческий теряю от восторга. Даже подумать страшно, как это выглядит со стороны.

До сегодняшнего дня я, откровенно говоря, полагал, что гендерное разнообразие привносит в человеческую жизнь больше проблем, чем радостей. «Радости» – они понятно какие, тут у меня не было никаких существеных возражений. Но при этом, – думал я, – одна вторая часть половозрелого человечества мечется в поисках возможностей приспособить к делу свои первичные признаки, а другая вторая часть тем временем расхлебывает бытовые проблемы, возникшие после того, как оные признаки были благополучно использованы по назначению. Что-то тут не так, – думал я, – какая-то погрешность сокрыта в формуле «М + Ж», некая зловещая собака Баскервилей зарыта на пути носителей хромосом, устремившихся к исполнению приятного биологического долга. Рассуждения мои вполне годились для того, чтобы время от времени шокировать приятелей и (в особенности) подружек, что я и проделывал с неописуемым удовольствием. И вот…

Попал, что называется, под раздачу. Оценил наконец красоту замысла Создателя, разделившего двуногое и бескрылое население земли на два разных человечества. Сижу, обхватив колени руками, гляжу на спящую незнакомку и считаю удары сердца, разгоняющего по жилам кровь, химический состав которой этой ночью претерпел необратимые изменения. А за окном уже светает – ну и пусть. Ничего я сейчас не боюсь и, возможно, никогда уже не буду бояться, потому что терять мне больше нечего: я больше не