обыденное. Я и без всякого повода то и дело паникую. Задержится она, скажем, минут на десять по причине ненадежности муниципального транспорта, а я уже шастаю по комнате, как таракан по кухонному столу, сигареты одну от другой прикуриваю, пальцами похрустываю, разве что ногтей не грызу. Обычное дело.
– Ну, положим, на городского сумасшедшего вы не слишком похожи, – отвечаю наконец. – Глаза у них совсем другие. Но и прогулка по дому меня не слишком впечатлила. Понимаю, что должен бы в шоке пребывать; отлично помню, как перепугался, когда сидел в гостях у одной вашей коллеги, в обычной квартире на четвертом этаже панельного дома, а потом посмотрел в окно и увидел, что земля далеко, чуть ли не под крылом самолета… Вот тогда меня проняло. А сейчас почему-то нет. Может быть, я просто привык к чудесам?
– Ну, по моим расчетам, рановато тебе к ним привыкать. Сдается мне, дело не в этом. А в том, что ты присутствуешь здесь лишь отчасти, да и живешь в последнее время – отчасти. Потому и дом тебя не принимает, потому и все двери, кроме одной, оказались для тебя закрыты…
– Как это – «отчасти»? – пугаюсь наконец. – Я – целый. Две руки, две ноги, да и душу бессмертную не выставлял пока на торги, при себе всегда ношу, за пазухой. Как же это – «отчасти»?!
– Вот. Это, собственно, и есть тот самый смешной и страшный разговор, ради которого мы сегодня встретились. Я хотел предварить беседу приятной прогулкой, но не вышло. Забудем. Буду просто говорить слова в надежде, что они способны хоть что-то изменить…
– Надежда – глупое чувство, – вдруг вырвалось у меня.
Франк аж на стуле подпрыгнул. Где-то в темному углу угрожающе вякнул и тут же заткнулся будильник. За окном звонко залаяла собака, громыхнуло железное ведро, где-то совсем далеко отчетливо взвизгнули тормоза автомобиля. В общем, целый концерт.
– Откуда ты взял эту фразу?
– Не знаю, – бурчу равнодушно. – Сама взялась. А что? Фраза как фраза, ничего особенного…
– Ничего особенного, да. Но это
– Тоже верно, – улыбаюсь невольно, соглашаясь с ним. – Все-то вы про меня знаете. Откуда?
Вопрос мой он проигнорировал, лишь рукой махнул неопределенно. Дескать, не отвлекайся на ерунду. Знаю себе, и ладно. С кем не бывает…
Некоторое время мы молчим. Франк весьма бесцеремонно меня разглядывает, словно я не живой человек, а восковая статуя в музее мадам Тюссо, которую и за нос при случае потрогать можно, если экскурсовод отвернется.
– Ну и влип же ты! – говорит сочувственно.
– Как – «влип»?
Трясу головой, чтобы хоть немного привести себя в чувство. То ли я изрядно отупел за последние полчаса, то ли Франк за свою долгую жизнь так и не научился внятно изъясняться. По крайней мере, я не понимаю его многозначительных намеков. То я, видите ли, «здесь, да не весь», то «живу отчасти», теперь вот и вовсе «влип». Сейчас чего доброго выяснится, что моего брата, сиамского близнеца, в младенчестве похитили инопланетяне, и пока наше кошмарное семейство не воссоединится, вселенная не сможет вздохнуть с облегчением. Силы зла будут безраздельно править миром, потирая потные лапки, а силы добра – мужественно играть желваками да точить бластеры. И вот тогда-то из-под платяного шкафа, сияя героическими зубами, вылезет добрый дядя Шварценеггер и скажет: «Добро пожаловать в Голливуд!» И будет мне счастье.
95. Змей
– Тебя выдумали, – небрежно говорит Франк.
Таким тоном сообщают о незначительных неприятностях: «У тебя крошка в усах застряла» или «На твоем плаще болтается нитка». Ставят в известность о мелком бытовом недоразумении, уладить которое – плевое дело; впрочем, даже улаживать не обязательно, и так сойдет. Я уже поднял было руку, чтобы стряхнуть несуществующую крошку-нитку, забыть о ней и жить дальше, но тут до меня дошел диковинный, ни с чем не сообразующийся смысл его короткой фразы. «Выдумали»?! Что за чушь…
– То есть поначалу-то все шло как надо. Ты просто родился и жил, путал сны и явь, рос дикарем и с младенчества примерял на себя шкуру бродяги, – спокойно продолжает Франк. – Не то чтобы она действительно была тебе впору, но жала в локтях и коленках куда меньше, чем любая другая шкура. Натирала душу, но не до кровавых мозолей. В час рождения тебе посулили девять жизней, а такие обещания обычно сбываются. Первую из них ты должен был потерять в младенчестве, и это действительно произошло прежде, чем ты сказал свое первое слово; со второй же тебе предстояло распрощаться в возрасте тринадцати лет, на троллейбусной остановке, где слонялся некий пьяный юнец, вооруженный отцовским ножом; однако же эта смерть с тобой разминулась и, раздосадованная, явилась к тебе во сне. Помнишь самый страшный сон твоего отрочества, про Мастерские?
Киваю, как кукла, зачарованный его новым монологом. Кажется, на сей раз меня действительно проняло; даже отсутствие Маши наконец-то больше не имеет значения. Не до нее пока.
– Ну вот, – сочувственно улыбается Франк, – о чем я и толкую. И не делай такое страдальческое лицо. Мастерские из твоих сновидений сами по себе не опасны, просто это место, где, помимо прочего, вносят необходимые исправления в человеческие судьбы, только и всего. Ты сохранил неприятные воспоминания о визитах туда, поскольку два раза увиливал от обязанности умереть наяву, и тогда тебе приходилось переживать свою смерть во сне.
– Второй раз – в мае этого года? – спрашиваю, едва размыкая непослушные губы.
– Ну да, – равнодушно подтверждает Франк. – И не надо так пугаться. Речь в обоих случаях шла лишь о символической смерти; для человека с девятью жизнями все смерти – символические… кроме девятой, разумеется. А нас с тобой сейчас интересует совсем другой эпизод. Событие, имевшее место между двумя страшными снами о Мастерских. Вернее, два события, которые случились с тобой одновременно. Долгая прогулка пешком и короткая поездка в автомобиле… Ладно, ладно, не закатывай глаза, я умолкаю. Вижу, ты и так знаешь, о чем я толкую. В то утро тебя разорвали надвое: ты умер и остался жив, сохранив при себе оба воспоминания. Это действительно было роковое утро, Макс, потому что именно тогда тебя начали
– Как это? – лепечу. – Зачем меня выдумывать, когда я и так есть? Кому такая ерунда в голову могла прийти?
– Бывают такие люди, – сурово говорит Франк, – своего рода полевые генералы армии хаоса, которые достаточно могущественны, чтобы вносить беспорядок в любую череду событий и перекраивать чужие судьбы на собственный лад. Но они, как правило, не ведают, что творят. Они не добры и не злы, у них нет ни желания повелевать прочими, ни готовности подчиниться. У них нет цели, они не способны чувствовать правильное направление; беспокойный разум побуждает их к действию ради забавы, и никакая иная причина не заставит их пошевелить пальцем. Они ведут себя как демиурги, но редко выходят за пределы своей человеческой природы, ибо даже не подозревают о такой возможности…
– Просто монстры какие-то, – бурчу нервно.
– Именно такие «монстры» и обчистили твои карманы, когда ты заснул в чужом дворе, – ухмыляется Франк. – Если бы это были обыкновенные воришки, ты получил бы хороший житейский урок, не более того. Но они не были воришками. Минутой ранее они не подозревали, что способны обшарить карманы пьяного прохожего; минуту спустя удивлялись собственному поступку. С людьми вроде твоих обидчиков то и дело такое приключается: действуя, они не соразмеряют поступки с собственными убеждениями, а потом всякий раз изобретают причудливые объяснения, дабы оставаться в мире с собой.
– Мило, – фыркаю. – Экие, блин, тонкие артистические натуры!
– Именно. Тонкие и артистические, – без тени сарказма подтверждает Франк. – Поэтому они подошли к делу творчески. Взяли да и выдумали историю о том, как с неизвестным пьяным прохожим случились два события вместо одного. Первая версия соответствовала действительности, а согласно второй, ты остался при деньгах, поймал поутру такси, да и сломал себе шею в дурацкой автомобильной аварии. Мораль выводилась следующая: не бывает ни «хороших», ни «дурных» поступков; обокрав беспомощного человека,
