— Уверен настолько, насколько человек вообще может быть уверен, когда дело касается таких тонких пропорций, — ответил алхимик, — ведь организмы бывают разные.
— Ну, тогда я ничего не боюсь, — заявил Варни. — Я знаю, ты не подойдешь к дьяволу ни на шаг ближе, чем положено. Ты получил плату за то, чтобы вызвать болезнь, и счел бы бессмысленным расточительством совершить убийство за ту же цену. Что ж, разойдемся по своим комнатам. Завтра увидим, как обстоит дело.
— Как ты заставил ее выпить? — спросил Фостер, содрогнувшись.
— Никак, — ответил Варни, — я только смотрел на нее тем взглядом, какой действует на сумасшедших, женщин и детей. Мне сказали в больнице святого Луки, что у меня как раз такой взгляд, какой нужен для усмирения непокорных больных. Служители осыпали меня похвалами, так что я всегда смогу заработать себе кусок хлеба, если не удастся моя карьера при дворе.
— А ты не боишься, что доза окажется чересчур велика?
— Если так, — заметил Варни, — она только крепче уснет, и это не нарушит моего покоя. Доброй ночи, джентльмены.
Энтони Фостер тяжело вздохнул и воздел к небу руки и глаза.
Алхимик объявил, что намерен большую часть ночи продолжать опыты величайшей важности, и его собеседники удалились на отдых.
Глава XXIII
Пусть будет добр ко мне в пути господь!
Надежды нет, что мне помогут люди.
О, кто хотел бы женщиною быть,
Безумной, жалкой, любящей и верной?
Тем злее участь, чем светлей надежда,
За блага все — в ответ неблагодарность!
Летний вечер приближался к концу, и Дженет, боясь, что ее отсутствие вызовет дома подозрения и расспросы, вернулась в Камнор-холл и поспешила в комнату, где оставила свою госпожу.
Графиня сидела за столиком, опустив голову на руки; она не пошевелилась и даже не взглянула на вошедшую. Дженет бросилась к ней с быстротой молнии и принялась трясти ее, пылко заклиная поднять голову и сказать, что так подействовало на нее. Бедная женщина послушно подняла голову и, глядя на служанку потухшим взором, сказала:
— Дженет, я выпила это.
— Слава богу! — воскликнула Дженет. — Я хочу сказать, слава богу, что не случилось худшего. Снадобье не может повредить вам. Встаньте, стряхните с себя оцепенение и воспряньте духом.
— Дженет, — повторила графиня, — не трогай меня… Дай мне спокойно расстаться с жизнью — я отравлена.
— Нет, дорогая миледи! — страстно вскричала девушка. — То, что вы выпили, не причинит вреда, потому что до этого вы приняли противоядие; я спешила сюда сказать вам, что открыт путь для вашего побега.
— Побега? — воскликнула графиня, резко и стремительно поднимаясь с кресла; глаза ее снова заблистали, а на щеках заиграл румянец. — Но, увы, слишком поздно, Дженет!
— Нет, нет, миледи! Встаньте, возьмите меня за руку и пройдемся по комнате! Не позволяйте воображению совершать работу яда! Вот так! Разве вы не чувствуете теперь, что полностью владеете своим телом?
— Кажется, онемение проходит, — сказала графиня, когда с помощью Дженет прошлась несколько раз взад и вперед по комнате. — Но как это может быть? Разве я не приняла смертельный яд? После твоего ухода явился Варни: он приказал мне выпить то ужасное снадобье, и в глазах его я прочла свою судьбу. О Дженет, это, несомненно, роковой напиток; никогда еще подобный виночерпий не наливал безвредного питья!
— Боюсь, что он не считает его безвредным, — ответила девушка. — Но бог разрушает злые умыслы. Поверьте мне, клянусь евангелием, на которое мы уповаем, Варни не может повредить вам. Вы не спорили с ним?
— В доме было тихо, — ответила графиня, — ты ушла, и в комнате ни души, кроме него, а он способен на любое преступление. Я хотела избавиться от его ненавистного присутствия и выпила то, что он предложил. Но ты говорила о побеге, Дженет? Возможно ли такое счастье?
— Достаточно ли у вас силы, чтобы выслушать новости и сделать попытку?
— Силы? — повторила графиня. — Спроси у лани, когда клыки борзых готовы схватить ее, достаточно ли у нее силы, чтобы перескочить через бездну. Я готова на любую попытку, лишь бы вырваться отсюда.
— Так слушайте, — сказала Дженет. — Один человек, которого я считаю вашим истинным другом, встречавшийся мне в самых разнообразных обличьях, пытался заговорить со мной, но я каждый раз уклонялась от этого. Только сегодня вечером мне все стало ясно. Он — тот разносчик, который приносил тогда свои товары, он же — странствующий торговец, который продал мне книги. Всякий раз, когда я выходила из дома, я была уверена, что встречу его. То, что случилось сегодня, заставило меня решиться поговорить с ним. Он приготовил все, что требуется для побега, и теперь ожидает вас у боковой калитки парка. Но хватит ли у вас сил? Хватит ли мужества? В состоянии ли вы исполнить то, что задумали?
— Тот, кто бежит от смерти, находит в себе силы, — ответила леди. — Тот, кто спасается от позора, обретает мужество. Мысль о том, что я избавлюсь от негодяя, который покушается на мою жизнь и честь, дала бы мне силу встать даже со смертного одра.
— Тогда в добрый час, миледи, — сказала Дженет. — Простимся. Я вверяю вас заботам всевышнего.
— Разве ты не бежишь вместе со мной, Дженет? — тревожно спросила графиня. — Я должна потерять тебя? И это — твоя преданность?
— Миледи, я убежала бы с вами так же охотно, как улетает из клетки птица. Но тогда все немедленно откроется, и нам не избежать погони. Я должна остаться и употребить все средства, чтобы хоть на некоторое время скрыть истину; бог да простит мой обман — ведь он вызван необходимостью!
— А я, значит, должна ехать одна с этим незнакомцем! Подумай, Дженет, не окажется ли это какой- нибудь еще более страшной и темной интригой, чтобы разлучить меня с тобой, моим единственным другом?
— Нет, госпожа, не опасайтесь этого, — с живостью возразила Дженет. — Этот человек честен по отношению к вам, и он друг мистера Тресилиана, по поручению которого прибыл сюда.
— Если он друг Тресилиана — я доверяюсь ему так же, как доверилась бы ангелу, посланному мне небом, ибо нет на земле человека, более чуждого подлости, лжи и эгоизма, чем Тресилиан. Он всегда забывал о себе, когда мог быть полезен другим. Увы! Как плохо его вознаградили!
С лихорадочной поспешностью они собрали кое-какие мелочи, необходимые графине для путешествия. Дженет быстро и ловко связала их в маленький узелок, сунув туда же попавшиеся под руку украшения, а также шкатулку с драгоценностями, благоразумно рассудив, что она может сослужить хорошую службу в предстоящих испытаниях. Затем графиня Лестер сменила свой наряд на платье, которое Дженет обычно надевала во время недолгих поездок; было решено избегать всяких внешних признаков, могущих привлечь чье-либо внимание. Прежде чем были закончены эти приготовления, в летнем небе взошла луна, и все в доме удалились на покой или по крайней мере разошлись по комнатам. Воцарилась тишина.
Выскользнуть из дома или из сада не представляло затруднений — нужно было только пройти незамеченными. Энтони Фостер привык относиться к своей дочери с таким почтением, с каким закоренелый грешник смотрит на своего ангела-хранителя, который, невзирая на его преступления, продолжает витать над ним, и потому доверял ей беспредельно. Днем Дженет делала все, что хотела; у нее был ключ от боковой калитки парка, так что она могла уходить когда вздумается в деревню по хозяйственным делам, которые полностью были доверены ей, и посещать богослужения своей секты. Правда, такая свобода была предоставлена дочери Фостера под строжайшим условием, что она не злоупотребит этими привилегиями и вообще не сделает ничего, что могло бы помочь графине избавиться от плена, так как в последнее время та
