– Так, – ответил Монахов и постарался вложить в свой ответ максимум преклонения перед осведомленностью авторитета. Хотя подозревал, что Бизон здорово преувеличивает свои возможности. Ведь не засек же он контактов Кешки с Багаевым! Если бы было по-другому, Монахова либо прирезали бы люди Бизона, либо просто не стали с ним связываться на воле. Толстяк, конечно, мог за ним следить и знать про него многое. Многое. Но не все.
– Вот видишь, я все про тебя знаю! Так будешь работать?
– Что мне предстоит делать?
– Кхе-кхе-кхе! Он еще спрашивает! Будешь делать все, что скажу! Кхе-кхе! Ну? Говори быстро! – прикрикнул «работодатель».
– А куда мне деваться? – развел руки Монахов.
– Вот это – правильно. Пей! – Он протянул Кешке наполненную рюмку, – Много не обещаю, но на хлеб хватит.
Кешка заглотил коньяк залпом и не закусывая.
Потом они долго еще сидели с Бизоном один на один. Выпить толстяк больше не предлагал. Он все расспрашивал. Что да как было на зоне. Особенно интересовался подробностями гибели Лелика и Барсука. Спрашивал, не слыхал ли Кешка чего о Соленом. Даже посочувствовал тому, что мать Монахова определена в психбольницу (этот факт также оказался ему известен). Отдельно заговорил о спасенных Кешкой общаковских деньгах и морфине.
– Слыхал я и про твое геройство, мальчик мой. За бабки и «марафет», спасенные от ментов, спасибо. Ты не думай, Бизон такого не забывает. Ну а долг платежом красен. Так на Руси говорят?
Он прошелся по комнате к серванту, открыл один из яшичков и достал оттуда перетянутую шпагатом толстую пачку денег.
– Здесь тысяча рублей. Специально для тебя держал, – сказал он, протягивая Кешке пачку. – Купи своей девочке трусики. Кхе-кхе-кхе-кхе!..
Монахов принял деньги, подумав о том, что такую сумму придется долго отрабатывать. Какую же миссию возложит на него Бизон? А тот все тянул время, то болтая ни о чем, то задавая опасные вопросы, на которых Кешка запросто мог засыпаться.
– …Ну а теперь, голубь мой… (услышав слово «голубь», Кешка готов был умереть от охватившего его ужаса), расскажи, как ты с ментами за «хозяином»[74] любезничал? И не забудь ничего, подробно расскажи. Шутки кончились, сизокрылый ты мой!
Отреагировал Кешка, что называется, на авось. Вспомнилась ему та давняя сцена с Леликом, которого «колол» в бараке Барсук. Резко вскочил с места и – ну совсем, как десять лет назад дядя Леня Прибаев – рванул на груди рубаху, скорчив при этом страшную гримасу.
– Да век мне воли не видать!!! Ментов поганых зубами грызть буду!!! Па-а-адлы деше-о-овые-я-а!!! – Он закатил такую дикую истерику, что Бизону пришлось вызвать из коридора своих людей и приказать им успокоить разбушевавшегося Монаха.
Успокоили весьма просто и быстро. В два приема. Во-первых, удар кулаком в солнечное сплетение. Во- вторых, выволокли из шикарной комнаты в грязный коридор и окатили там ведром ледяной воды.
– Ну что ты, что ты? – улыбался Бизон, когда Кешку привели к нему обратно, уже успокоившегося. – Пошутил я. Не хотел тебя оби… – Он сдержался, чтобы не сказать «обидеть», потому как «обиженные» в лагерном лексиконе – «петухи», педерасты. – В общем, все нормально.
– Ничего себе – «нормально»! – деланно возмутился Кешка.
– Все. Забыли. Слушай меня внимательно, – полушепотом произнес Бизон. – Завтра в девять вечера ты с Московского вокзала уезжаешь в столицу. Повезешь груз. Что за груз – не важно. Приедешь в Москву, пересядешь на ташкентский скорый. Москва – Ташкент, поезд номер пять. Все билеты, сам груз и дополнительные инструкции получишь завтра же, непосредственно перед отъездом. В Ташкенте тебя встретят. Теперь о деталях…
Бизон принялся терпеливо и спокойно разъяснять Кешке все до самых мелочей. Как в кино: пароли, явки, систему связи, пути отхода на случай, если менты что-то пронюхают.
Разговор их окончился аж к трем часам утра. Сладко зевнув, Бизон глянул в пустую бутылку. Она была второй из тех, которые он за ночь высосал единолично.
– Ну все, мальчик мой. Сейчас тебя отвезут на Вавиловых. Выспись хорошенько, а вечером, как договорились, будь на вокзале.
Они с Бизоном попрощались. Затем все те же красные «Жигули» доставили Кешку домой.
Узбекская ССР
Соленому этот месяц показался вечностью. Угнетали полнейшее бездействие и абсолютная неосведомленность относительно того, как сложится его дальнейшая судьба. Все теперь зависело от Кима. А он отмалчивался или отвечал односложно: «Отдыхай пока».
И Соленый отдыхал.
Бродил по Алайскому базару в центре города, глазея на высоченные горы дынь и арбузов, удивляясь тому, что все здесь давалось торговцами пробовать на вкус. Так, пройдя меж рядами и зацепив у каждого по крошке, можно было наесться на неделю вперед.
– Ай, па-адхади народ! Дыня – свой а-агарод! Па-акупай – не моргай! Половина – сахар, половина – мед! – кричал на весь базар сухонький старикашка, одетый в ватный стеганый чапан[75], подпоясанный цветастым платком. На ногах у старика были черные сапожки из мягкой кожи, голову покрывала тюбетейка, обмотанная белоснежным платком. Он ловко отсекал чустским[76] ножом увесистые ломти янтарной ароматной дыни, предлагая каждому, кто проходит мимо. Надо заметить, что после угощения мало кто не останавливался и не покупал у него.
– Па-асматри на мясо! Не пожалеешь, брат! Ма-ая говядина – чистый шоколад! – выкрикивал парень лет тридцати, одетый точно так же, как и старик. Но этот был высок и широкоплеч. Рядом с ним на мощных
