мощного антициклона. Харден вспомнил, что топливные баки пусты, и выключил радио. Если мотор не работает, то тока не будет и перезарядить батареи нельзя. Последняя запись в журнале была сделана четыре дня назад и кончалась бессмысленной мешаниной слов и знаков.
На следующий день Харден неожиданно оказался в горячем и сыром муссоне. Сильный ветер гнал судно по огромным волнам, которые двигались так же равномерно и предсказуемо, как и воздушный поток, обеспечивая большую скорость при небольшом риске.
От брызг и сырости все промокло, и только постоянный ветер, раздувающий двойные стаксели, спасал от непереносимой влажной жары. Вода скапливалась повсюду — на палубах и деталях оснастки, изнутри и снаружи. Она капала с потолка, намочила постель, растеклась по полу каюту, пропитала карты, размочила галеты и разрядила батареи.
Они отправлялись в путь. У борта ждут буксиры, команда вернулась из баров и борделей Кейптауна, офицеры прилетели из Англии и Бахрейна, топливные бункеры наполнены, продовольствие запасено.
Кресло Огилви стояло почти точно посреди мостика, прямо перед окнами, справа от рулевого. Сидя в кресле, капитан, казалось, ничуть не уменьшился в росте. Широкий деревянный подоконник служил ему столом.
— Слушаю вас, второй.
— Лоцманы на борту, сэр. Мы готовы к отплытию.
— Пришлите их ко мне.
«Левиафан» стоял носом на север, вдоль берега широкой бухты. Черти бы взяли эту гавань — сколько ночей Огилви провел в своей каюте, пока «Левиафан», стреноженный якорями, качался на волнах, которые врывались в гавань с северо-запада, как толпа футбольных болельщиков, нарушающих покой мирных жителей.
Лоцман с широкой фальшивой улыбкой на лице подошел к нему, протянув руку. За его спиной ухмылялся помощник, такой же круглолицый блондин.
— Не беспокойтесь, капитан. Мы выведем наш корабль из гавани в два счета!
Огилви продолжал сидеть сложив руки на коленях. Он никогда не был в восторге от образа мыслей южноафриканцев, считающих себя гарнизоном осажденной крепости, и ремонт «Левиафана» подтвердил его предубеждения. Они все время беспокоились о своих драгоценных берегах и ненавидели танкеры почти в той же степени, как чернокожих, собиравшихся спихнуть их в море.
Он бросил на лоцманов враждебный взгляд, затем заговорил властным голосом.
— Вы, сэр, — обратился он к старшему лоцману, — будете стоять здесь и отвечать на мои вопросы, если таковые возникнут. Я хорошо знаком с вашей гаванью, зашел в нее в ураган, не пользуясь услугами лоцмана, и провел здесь достаточно времени, чтобы познакомиться с фарватерами.
У лоцмана отвисла челюсть.
— Второй! — закричал Огилви. — Приготовьтесь к отплытию!
Он вошел в правое крыло, чтобы проследить за подъемом якоря. Около борта танкера суетились буксиры, а с внешнего волнолома дока Дункан и с маленьких лодок, вертевшихся вокруг «Левиафана», как мухи, глазели сотни зрителей.
Корабль возвратился к жизни. Его винты вспенили воду, поднимая на поверхность серый ил, скопившийся на дне гавани. Танкер величественно повернулся, отцепился от буксиров и направился в открытое море.
Глава 20
Когда самолет авиакомпании «Эль-Аль», следующий рейсом из Найроби в Тель-Авив, поднялся в воздух, юный израильтянин, занимавший соседнее кресло, спросил Майлса Доннера, турист ли он. Молодой человек был одет в брюки цвета хаки и потертую куртку и разглядывал дорогую одежду и фотоаппараты Доннера с неприкрытой враждебностью.
— У меня дела в Иерусалиме, — спокойно ответил Доннер.
— Вы англичанин?
— Да, — сказал Доннер.
Его глаза горели от усталости; он как раз собирался ложиться спать накануне выезда из Кейптауна, когда прибыл приказ немедленно явиться в штаб-квартиру Моссада. Восьмичасовой перелет до Найроби, трехчасовое ожидание в аэропорту, а теперь еще шесть часов полета. Затем пересечь Израиль и, даже не отдохнув, явиться на ковер к начальству. Да плюс еще беспокойство о причине внезапного вызова.
— Вы еврей? — спросил попутчик. Судя по открытым, уверенным, почти надменным манерам, он был из настоящих «сабра».
— Да, — сказал Доннер. — А что вы делали в Найроби?
Спутник поморщился.
— Я советник по сельскому хозяйству. Двенадцать месяцев в буше.
— Наверно, вы рады вернуться домой.
Тот ответил, пожав плечами:
— Наверно, вы часто бываете в Израиле?
Майлс кивнул.
— Я слышал, цены растут. — Он снова пожал плечами. Затем темные глаза юноши злобно вспыхнули. — Вас, конечно, рост цен не волнует.
Доннер засмеялся.
— Вам когда-нибудь приходилось встречать богатого англичанина?
На лице израильтянина появилась широкая улыбка, но его загорелое лицо снова стало холодным, когда он заметил дорогие часы Майлса.
— Вам приходилось сажать деревья? — мрачно спросил он Майлса.
Майлс подумал о Палестине его детства, когда сады были редкостью — только оазисы в пустыне или далекие островки посреди соленых топей. Он встречал в Моссаде множество молодых людей, похожих на этого юношу. Жизнь в Израиле по-прежнему трудна, но уже не так сурова, и нынешние молодые бедняки завидуют более пожилым и богатым.
Юноша глядел на него, ожидая ответа.
— Мне приходилось сажать леса, — сказал Майлс.
Доннер постарался скрыть свое возбуждение, когда самолет приземлился в аэропорту Лод. Британскому фотографу в командировке не подобало проявлять радость возвращения домой. Но его спутнику скрывать было нечего. Прежде чем самолет остановился, юноша вскочил с кресла с широкой улыбкой на лице и повлажневшими глазами.
— Шалом, — произнес Доннер.
— Шалом! — откликнулся юноша, проталкиваясь по проходу мимо других пассажиров.
Доннер предъявил свой британский паспорт, затем, как все прочие законопослушные пассажиры, показал багаж таможенникам и сел в автобус, направляющийся в центр Тель-Авива. Он снял номер в «Хилтоне», принял душ, выкроил два часа для абсолютно необходимого сна, затем позвонил Вейнтраубу и проехал на городском автобусе пять миль до здания Моссада. Он правильно сделал, что выспался. Если бы его приезд был действительно так необходим, его бы встретили в аэропорту.
Это был обыкновенный автобус, но задолго до того, как он остановился в ста пятидесяти ярдах от кольца зданий, окруженных высокой изгородью, в нем остались только Доннер и женщина с хозяйственной сумкой. Вокруг проволочной изгороди расстилалось широкое открытое плоское пространство.
Доннер зашагал по выжженной солнцем земле к единственным воротам, показал пропуск и, обойдя массивное кольцо главных сооружений, подошел к небольшому зданию с задней стороны комплекса. Моссад жил экономно, но у него была своя собственная система безопасности, включающая телевизионные камеры и электронные сенсоры.
Персонал штаб-квартиры Моссада проявлял так же мало почтения к начальству, как и все в Израиле, но после того, как Доннер прошел третий контрольный пункт и остался в недрах запретной зоны, молодые люди и девушки стали подниматься за своими столами при его появлении. Сопровождающий довел его до кабинета шефа, и там почтительность кончилась.
Шеф был лысеющим, болезненно тощим мужчиной, лет на десять старше Доннера. Рубашка цвета хаки
