– Дениз, они тебя обожают, – пискнула Робин. – Скучают по тебе. Раньше тебе нравилось общаться с ними.
– А теперь я не в настроении возиться с детьми. И не знаю, буду ли еще когда-нибудь в настроении, откровенно говоря. Так что хватит ко мне приставать.
Нормальный человек давно бы все понял, давно бы уже слинял и не возвращался. Но, как выяснилось, Робин устраивало дурное обращение. Робин говорила – и Дениз верила ей на слово, – что не оставила бы Брайана, если б Брайан сам не бросил ее. Робин нравилось, чтобы ее лизали и ласкали, доводя почти до кульминации, а в последний момент прекращали игру и заставляли просить. Что ж, Дениз нравилось проделывать это с ней. Нравилось подниматься с постели, одеваться и уходить на первый этаж, а Робин пусть ждет избавления, поскольку она ни за что не согласится смошенничать и самостоятельно удовлетворить себя. Дениз сидела на кухне, почитывала книжку и курила, пока Робин, униженная, дрожащая, не приходила упрашивать. Тогда Дениз испытывала чистое, острое презрение, покрепче секса.
Так дело и шло. Робин все больше позволяла издеваться над собой, а Дениз это все больше нравилось. Она оставляла без ответа звонки Ника Раззы. До двух часов дня валялась в постели. «Сигаретка за компанию» превратилась в дурную привычку. Она наслаждалась первым отпуском за пятнадцать лет и жила на сбережения. Каждый день Дениз соображала, сколько работы надо переделать к приезду родителей – приделать ручку в ванной, постелить коврик на лестнице, обставить гостиную, купить нормальный кухонный стол, перенести кровать с третьего этажа в гостевую комнату, – но на это не хватало сил. Она жила словно в ожидании казни. Родители приезжают на полгода, и до тех пор нет смысла браться за что-либо еще. Нужно как следует отдохнуть.
Понять, что отец думает насчет «Коректолла», было нелегко. В тот раз, когда Дениз задала прямой вопрос, он промолчал.
– АЛ! – призвала его к ответу Инид. – Дениз хочет знать, КАК ТЫ ОТНОСИШЬСЯ К «КОРЕКТОЛЛУ»?
Кислый голос:
– Могли бы придумать название получше.
– Пишется совсем по-другому, – сказала Инид. – Дениз спрашивает, РАД ЛИ ТЫ, ЧТО БУДЕШЬ ЛЕЧИТЬСЯ?
Молчание.
– Ал, скажи ей, что ты рад.
– С каждым днем болезнь понемногу усугубляется. Не думаю, чтобы очередное лекарство что-нибудь изменило.
– Это не лекарство. Ал, это совершенно новое лечение с использованием твоего метода.
– Я уже приучен мириться с оптимизмом в умеренных дозах. Так что будем следовать плану.
– Дениз, – вмешалась Инид. – Я столько всего могу делать по дому. Буду готовить всю еду, все перестираю. Будет замечательно интересно. Ты огромный молодец, что все это придумала.
Шесть месяцев с родителями в этом доме, в этом городе, с которым она уже покончила, шесть месяцев бытия в роли внимательной и заботливой дочери, каковой она не была и не собиралась становиться, – возможно ли это вытерпеть? Но Дениз дала слово, а гнев вымещала на Робин.
В субботу вечером перед Рождеством она сидела на кухне, обкуривая Робин, которая доводила ее до исступления, пытаясь приободрить.
– Ты сделала им такой подарок, – говорила Робин, – пригласила пожить…
– Был бы подарок, если б я сама на куски не разваливалась, – сказала Дениз. – Нельзя дарить то, чего у тебя нет.
– Ты сможешь, – твердила Робин. – Я тебе помогу. Я могу сидеть по утрам с твоим папой, чтобы твоя мама отдохнула, а ты пойдешь по своим делам, куда захочешь. Буду приходить три-четыре раза в неделю.
С точки зрения Дениз, из-за Робин эти утра могли стать еще мрачнее и невыносимее.
– Не понимаешь, что ли? – возмутилась Дениз. – Я ненавижу этот дом. Ненавижу этот город. Ненавижу свою семью. Весь этот домашний уют. Я хочу уехать. Я плохая. А когда притворяюсь хорошей, становится еще хуже.
– Я думаю, ты очень хорошая, – возразила Робин.
– Я об тебя ноги вытираю. Ты не заметила?
– Это оттого, что ты так несчастна.
Обойдя вокруг стола, Робин потянулась к Дениз. Дениз локтем оттолкнула ее руку. Робин предприняла еще одну попытку – и Дениз ударила ее по скуле тыльной стороной руки.
Робин отшатнулась, покраснела так, словно под кожей началось кровотечение.
– Ты меня ударила! – прошептала она.
– Знаю.
– Ударила, и сильно. Зачем ты так?
– Ты мне надоела. Я не хочу принадлежать тебе. Никому не хочу принадлежать. Я все время издеваюсь над тобой, меня от этого тошнит!
В глазах Робин мелькали, сменяя друг друга, выражения гордости и любви. Она помолчала, потом сказала:
– Ладно. Я уйду.
Дениз безучастно наблюдала, как Робин уходит, но, едва дверь захлопнулась, поняла, что прогнала единственного человека, который мог бы ей помочь, когда приедут родители. Она лишилась общества Робин, телесных услад и сейчас была бы рада вернуть все то, что отвергала минуту назад.
Самолет доставил ее в Сент-Джуд.
В первый день, как всегда бывало в начале визита домой, Дениз отвечала добром на родительскую ласку и исполняла любые просьбы матери. Купила продукты и отмахнулась от денег. Промолчала, обнаружив, что оливковое масло превратилось в вонючий желтый студень и другого масла нет. Надела лиловую синтетическую водолазку и дамское золоченое ожерелье – последние подарки Инид. Искренне восторгалась юными балеринами в «Щелкунчике» и держалась за одетую в перчатку отцовскую руку, когда они вместе возвращались на парковку у театра. Она любила родителей больше, чем кого-нибудь в жизни, но, как только они улеглись в постель, поспешно переоделась и выбежала из дома.
Она остановилась на улице с сигаретой в зубах, в руках дрожит спичечный коробок («Дин и Триш, 13 июня 1987 г.»). Вышла на пустырь за средней школой, где когда-то они с Доном Армором сидели, вдыхая запах рогоза и вербены, топала ногами, потирала руки, смотрела на закрывшие звезды тучи и глубоко вдыхала воздух самодостаточности.
Поздно ночью Дениз совершила тайный подвиг ради блага матери – пробралась в спальню Гари, пока тот возился с Альфредом, расстегнула внутренний кармашек кожаной куртки, подменила таблетки мексикана-А пригоршней адвила, спрятала наркотик Инид в безопасном месте и, наконец, добрая дочь, заснула крепким сном.
На второй день в Сент-Джуде, как всегда на второй день в родительском доме, Дениз проснулась сердитая. Злость возникала сам по себе, автономный нейрохимический процесс, над которым Дениз не имела власти. За завтраком каждое слово матери причиняло боль. Обжаривая ребрышки и вымачивая капусту не по современному рецепту «Генератора», а по семейной традиции, Дениз злилась еще больше: чересчур много жира, вкус пищи загублен. Медлительная электрическая плита, нисколько не сердившая ее накануне, теперь раздражала невыносимо. Сотня с лишком магнитиков на холодильнике и вовсе довели: щенячья сентиментальность, еле держатся, стоит хлопнуть дверцей, и на пол спланирует фотография Джоны или открытка с видами Вены. Дениз спустилась в подвал за старинным десятиквартовым горшком, и при виде царившего в шкафчиках бельевой беспорядка совершенно рассвирепела. Приволокла из гаража мусорный контейнер и принялась швырять туда материны сокровища. Это ведь тоже помощь по дому, вот она и занялась самоотверженно полезным делом. Выбросила корейские варенья, полсотни явно бесполезных пластмассовых цветочных горшочков, обломки ракушек, ветки денежного дерева, с которых давно осыпались серебристые листья. Выбросила венок из крашеных сосновых шишек – кто его разодрал? Избавилась от превратившейся в серо-зеленую слизь глазури для булочек. Ликвидировала допотопные
