статьи привлекли пристальнейшее внимание финансовой прессы и были упомянуты в передовице «Уолл- стрит джорнал». Один аналитик за другим давали отмашку: покупайте, покупайте «Аксон», а Портли все не звонил, и Гари чувствовал, как с каждым часом тают преимущества «раннего старта», полученные им благодаря доступу к внутренней информации.
– …Из ферроцитратов и ферроацетатов особой формулы, способных проникать сквозь стенки сосудов мозга и накапливаться в тканях! – зачастил диктор-невидимка, чей голос присоединился на звуковой дорожке к голосу Эрла Эберле.
– Мы также подмешиваем легкие, не вызывающие привыкания седативные средства и не жалеем орехового сиропа «Моккачино», предоставленного самой популярной в стране сетью кофейных баров!
Статистка из первой сцены – несомненно, у этой девицы нейроны функционировали как надо – с явным удовольствием выпила высокий, запотевший стакан электролитов «Коректолла», аж мышцы на горле запульсировали сладострастно.
– Какой у папы патент? – зашептала Дениз на ухо Гари. – Ферроацетатный гель и как там дальше?
– Электрополимеризация, – угрюмо кивнул Гари.
В папке с семейной перепиской, где хранились все до единого письма, когда-либо полученные из дома, Гари откопал старый экземпляр отцовского патента. В свое время он прочитал патент без должного внимания, но теперь по-настоящему проникся четким описанием «электрической анизотропии» в «определенных ферроорганических гелях»; старик даже высказывал предположение, что эти гели можно использовать для создания «точной копии» живых тканей человека и с их помощью устанавливать «прямой электрический контакт» с «тонкими морфологическими структурами». Сопоставив формулировку патента с описанием «Коректолла» на только что обновленной интернет-странице, Гари был потрясен буквальными совпадениями. Очевидно, оцененное в пять тысяч долларов открытие Альфреда составляло самую суть процесса, на котором «Аксон» рассчитывал сделать по крайней мере двести миллионов, – как будто без того у человека мало причин, чтобы не спать по ночам от негодования!
– Эй, Келси, слышь, Келси, добудь мне двенадцать тысяч «Эксона» максимум за сто четыре, – неожиданно чересчур громко проговорил молодой человек, сидевший слева от Гари. На ладони у парня карманный компьютер с биржевыми сводками, в ухе – проволока, безумные глаза человека, подключенного к мобильной связи. – Двенадцать тысяч «Эксона», лимит один-ноль-четыре, – повторил он.
«Эксон», «Аксон», не запутаться бы, мелькнуло в голове у Гари.
– Вы ничего не услышите – разве что зубные пломбы послужат антенной и вы поймаете передачу с футбольного стадиона, – пошутил ведущий, меж тем как улыбающаяся девушка надевала на свою фотогеничную головку металлический шлем, похожий на сушилку для волос. – Однако радиоволны проникают в самые недоступные уголки вашего мозга. Вообразите нечто вроде глобальной системы наведения для мозга: высокочастотное излучение выделяет и направленно стимулирует проводящие нервные пути, связанные с конкретными навыками. Например, такими, как подписывать свое имя. Подниматься по лестнице. Помнить свой день рождения. Мыслить позитивно! Реверсивно-томографический метод доктора Эберле, опробованный в десятках клиник по всей Америке, подвергся дальнейшей оптимизации, и теперь процесс «Коректолл» столь же прост и безболезнен, как визит к парикмахеру.
– До недавних пор, – вступил Эберле (он все еще плавал вместе со стулом в океане псевдокрови и псевдосерого вещества), – мой процесс предполагал госпитализацию на сутки и непосредственное внедрение калиброванного металлического кольца в череп пациента. Многих пациентов это не устраивало, некоторые испытывали дискомфорт. Однако теперь огромный прогресс компьютерной техники сделал возможным процесс мгновенной автокоррекции и выделения конкретных нейронных цепочек, подвергающихся стимуляции…
– Браво, Келси! – завопил юный м-р Двенадцать Тысяч Акций «Эксона».
В первые дни и часы после большой воскресной ссоры, случившейся три недели назад, Гари и Кэролайн предпринимали шаги к примирению. Глубокой ночью в воскресенье рука Кэролайн пересекла демилитаризованную зону посередине матраса и дотронулась до бедра Гари. На следующий вечер он почти полностью извинился перед женой; отказавшись уступить в главном вопросе, тем не менее выразил раскаяние и сожаление за весь побочный ущерб: за оскорбленные чувства, злобное искажение действительности и обидные домыслы, – таким образом он дал Кэролайн почувствовать, какой шквал нежности обрушится на нее, если только она согласится признать, что в вопросе, послужившем причиной раздора, прав был он. Утром во вторник жена даже приготовила ему завтрак – тосты с корицей, сосиски и тарелку овсяных хлопьев с изюмом, причем изюмины были выложены в виде забавной рожицы с опущенными книзу уголками рта. В среду утром Гари сделал Кэролайн комплимент. Скромная констатация факта («ты красивая»), не объяснение в любви конечно же, но как-никак напоминание о тех основах (физическое влечение), с которых может начаться восстановление супружеской близости, если только Кэролайн согласится признать, что в вопросе, послужившем причиной раздора, прав был он.
Но все мирные инициативы, все отважные вылазки заканчивались ничем. Когда Гари ласково пожимал протянутую Кэролайн руку и тихонько жалел ее, бедняжку с больной спиной, Кэролайн отказывалась сделать следующий шаг и допустить, что, возможно (достаточно было бы и «возможно»!), это увечье вызвано двумя часами беготни под дождем. Когда же Кэролайн благодарила Гари за комплимент и спрашивала, как он спал, он, назло самому себе, отмечал критические нотки в ее голосе и расшифровывал ее вопрос так:
Каждая неудачная вылазка существенно затрудняла последующие. И в скором времени мысль, казавшаяся прежде нелепостью – будто в кладовых брака недостанет запасов любви и взаимной благожелательности, чтобы покрыть эмоциональный убыток, который поездка в Сент-Джуд причинит Кэролайн, а отказ от поездки причинит Гари, – стала обретать очертания ужасной реальности. Гари уже ненавидел Кэролайн просто за то, что она так упорно спорит с ним, ненавидел невесть откуда взявшиеся ресурсы независимости, к которым она прибегала в супружеском противостоянии. Более всего Гари изнуряла ненависть к
К счастью, длинные густые тени от прозвучавшего из уст жены диагноза «депрессия» еще не проникли в угловой кабинет Гари в «СенТрасте», не успели отравить удовольствие, которое он получал, начальствуя над своими менеджерами, аналитиками и маклерами. Сорок рабочих часов в банке стали для Гари единственной отдушиной. Он даже подумывал перейти на пятидесятичасовую неделю, но это было не так просто, потому что к концу восьмичасового рабочего дня на его столе не оставалось абсолютно никакой работы, а кроме того, Гари отчетливо понимал, что именно в эту ловушку – засиживаться сверхурочно на работе, чтобы избежать домашних неурядиц, – угодил в свое время отец: именно так, должно быть, Альфред начал самолечение.
Женившись на Кэролайн, Гари дал тайный обет не задерживаться на работе после пяти часов и никогда не приносить деловые бумаги домой. Он поступил на службу в не слишком большой банк местного значения – наименее амбициозная карьера для выпускника Уортона. Первоначально Гари беспокоился лишь о том, чтобы не повторять отцовских ошибок, хотел располагать досугом, радоваться жизни, баловать жену, играть с детьми, но вскоре, стараясь показать себя отличным специалистом по ценным бумагам, Гари приобрел заодно аллергию на какое бы то ни было честолюбие. Куда менее талантливые коллеги переходили на работу в частные фонды, становились независимыми финансовыми консультантами или создавали собственные компании, но эти люди вкалывали по двенадцать, а то и по четырнадцать часов в день, маниакально, до седьмого пота, зарабатывали деньги и были всего-навсего рабочими лошадками.
