вариться яйца для яичного салата. Ее план, или надежда, или мечта — насколько она могла позволить себе что-то планировать или на что-то надеяться — заключались в том, что Ричард забудет о намерении уехать и этой ночью у нее вновь случится приступ лунатизма, а на следующий день между ними вновь образуется приятная недоговоренность, а следующей ночью она снова побудет лунатиком, а потом Ричард погрузит свои вещи на грузовик и уедет в Нью-Йорк, а она когда-нибудь будет вспоминать необычайно живые сны на Безымянном озере и гадать, были ли то сны или явь. Этот план (или надежда, или мечта) терпел сокрушительный крах. Новый план предполагал полное забвение событий прошлой ночи — как будто ничего и не было.
Чего новый план точно не подразумевал, так это недоеденного обеда, отброшенных в сторону джинсов и больно оттянутых трусов от купальника. При свете дня в здравом уме и твердой памяти Ричард вколачивал ее, к полному ее восторгу, в оклеенную невинными обоями стену бывшей гостиной Дороти. На стене не осталось никаких следов, и все же с тех пор это место отчетливо выделялось на стене. Оно было своеобразной точкой отсчета в бесконечно меняющейся вселенной с ее переменчивым прошлым. Это пятно молчаливо соседствовало с Патти и Уолтером на протяжении выходных, которые они впоследствии проводили здесь наедине. Это был первый настоящий секс в ее жизни. Настоящее откровение. Тут-то она и погибла, хотя на осознание этого ушло еще некоторое время.
— Итак, — сказала она, сидя на полу и упираясь затылком в то место, где только что были ее ягодицы. — Это было интересно.
Ричард вновь натянул штаны и бесцельно мерял комнату шагами.
— Если ты не против, я бы покурил в доме.
— Думаю, в данных обстоятельствах ты можешь себе это позволить.
Погода окончательно испортилось, и из всех щелей дул холодный ветер. Птицы умолкли, и озеро казалось заброшенным. Природа ждала потепления.
— Зачем тебе купальник? — спросил Ричард, прикуривая.
Патти рассмеялась:
— Я собиралась поплавать после твоего отъезда.
— Там же мороз.
— Ну немножко.
— Небольшое умерщвление плоти.
— Именно.
Холодный ветер и дым сигарет Ричарда смешивались подобно счастью и сожалению. Патти вновь начала беспричинно хихикать. Затем она придумала, чем его развеселить.
— Шахматы тебе не даются, но в остальном тебе нет равных!
— Заткнись, — сказал Ричард.
Ей не удалось распознать его интонацию, и, боясь, что он сердится, она изо всех сил старалась не смеяться. Усевшись на журнальный столик, Ричард яростно курил.
— Этого больше не будет, — сказал он.
У нее вновь вырвался смешок.
— Может, еще пару раз, а потом уж точно больше не будет.
— И к чему это приведет?
— К удовлетворению желания, и все.
— По моему опыту, все не так просто.
— Видимо, мне следует положиться на твой опыт. Своего-то у меня нет.
— Либо мы это немедленно прекращаем, либо ты уходишь от Уолтера. Поскольку второе невозможно, мы все это прекращаем.
— Или же мы можем продолжать в том же духе, а я ему ничего не скажу.
— Я так не хочу. А ты?
— Больше всего на свете он любит тебя и меня.
— И Джессику.
— Меня утешает, что она всю жизнь будет ненавидеть меня и поддерживать его, — сказала Патти. — Всегда будет на его стороне.
— Ему не это нужно. И я не собираюсь так поступать.
При мысли о Джессике Патти вновь рассмеялась. Она была очень хорошей, болезненно серьезной и чрезмерно здравомыслящей девочкой, которую возмущали беспомощность матери и жестокость брата, но это возмущение вызывало только смех. Патти очень нравилась Джессика, и она отчаянно боялась утратить ее доброе мнение о себе. Но добродетельное негодование дочери страшно ее веселило. Это отчасти помогало им находить общий язык, к тому же Джессика была слишком поглощена своей серьезностью, чтобы обижаться.
— Слушай, а ты не гей? — спросила она Ричарда.
— Уместный вопрос.
— Не знаю. Иногда бабники словно пытаются что-то доказать себе. Что-то опровергнуть. И мне кажется, что счастье Уолтера тебе важнее моего.
— Уж поверь мне. Целоваться с ним мне не хочется.
— Да нет, я понимаю. Но все-таки. Ты ведь наверняка вскоре устал бы от меня. Мне будет сорок пять, ты посмотришь на меня голую и спросишь себя: а нужно ли мне это? Вряд ли! А от Уолтера ты никогда не устанешь, потому что тебе даже целоваться с ним не хочется. Вы просто можете всегда быть вместе.
— Это уже Лоуренс какой-то, — нетерпеливо сказал Ричард.
— Очередной автор, которого мне надо прочесть.
— Или не надо.
Она потерла свои усталые глаза, изможденный рот. Как бы то ни было, она была счастлива, что все так вышло.
— У тебя просто золотые руки, — сказал она, вновь начиная хихикать.
Ричард вновь зашагал по комнате.
— Попробуй не смеяться, а? Постарайся.
— Ричард, это наше время. У нас есть пара дней, и мы либо используем их, либо нет. Они все равно вскоре кончатся.
— Я ошибся, — сказал он. — Я не подумал. Мне надо было уехать вчера утром.
— Да, я была бы почти рада, если бы так и сделал. Но часть меня — очень важная часть — была бы опечалена.
— Ты мне нравишься, — сказал он. — И мне хорошо с тобой. И я счастлив, что Уолтер с тобой, — ты именно такой человек. Я думал, что могу задержаться на пару дней. Но это была ошибка.
— Добро пожаловать в мой мир. Мир ошибок.
— Я же не знал, что ты ходишь во сне.
Она расхохоталась:
— Отличная была идея, а?
— Господи, да заткнись ты. Бесит.
— А мне плевать. Что ты мне сделаешь? Взбесишься еще больше и уйдешь.
Он взглянул на нее, улыбнулся — и комнату осветило солнце (в переносном смысле). Он все-таки был очень хорош собой.
— Ты мне действительно нравишься, — сказал он. — Очень. И всегда нравилась.
— Взаимно.
— Я хотел, чтобы ты была счастлива. Понимаешь? Я думал, что ты достойна Уолтера.
— И потому ты ушел той ночью в Чикаго.
— В Нью-Йорке ничего не вышло бы. Все бы плохо кончилось.
— Ну, если ты так считаешь.
— Да, я так считаю.
Патти кивнула.
— Так ты хотел переспать со мной тогда.
