- ... по-прежнему под вопросом, - на экране шайтан-ящика появилось миловидное лицо дикторши новостей. Ее голос разогнал сгущавшуюся в квартире тишину. - Представители Меркури отрицают всякую причастность блока свободных христианских государств к военным действиям в Мексике и Боливии, утверждая, что информация о поставках туда европейского оружия и техники - клевета богохульников и противников Господа, желающих очернить верных служителей Всевышнего в глазах ближних. Жан-Мишель Дюкло, главнокомандующий сил Крестоносцев сделал по данному поводу публичное заявление...
Личико ведущей сменила съемка из кабинета вышеупомянутого главнокомандующего. Здоровенный широкоплечий мужчина, неуловимо напоминавший одетого в пиджак медведя, заговорил, водрузив на стол сцепленные в замок ручищи:
- Всему цивилизованному миру известно, что в Европе со времен Последней войны не осталось ни единого государства, не входящего в Союз. И неоспоримым является тот факт, что в каждом из этих государств был проведен тотальный роспуск вооруженных сил, согласно общей Конституции. На континенте больше нет армий, чье оружие мы уничтожили. Единственный гарант безопасности - это Крестоносцы. Но Крестоносцы, как вам известно, не станут экспортировать военную мощь, которой у нас самих ровно столько, сколько нужно для защиты Богом хранимых земель. Кто же тогда распускает слухи о том, что мы, лишенные оружия, раздуваем пламя войны на другом конце света? И зачем нам это нужно? Мы давно отбросили амбиции мировых имперцев и грабителей, приведшие мир на край пропасти, от падения в которую нас уберег Всевышний...
Речугу старины Жана Сэм слушал из кухни, готовя себе нехитрый ужин. Вынув из холодильника внушительных размеров морковь, он запихнул ее в космического вида выжималку. После нажатия главной кнопки та загудела, за пару секунд даровав Ватанабэ стакан сока и миску морковной мякоти. Не отходя от разделочного стола, толстяк одним махом проглотил мякоть, запив соком. Готовить что-то серьезное, если честно, было просто лень.
Сполоснув выжималку, Сэм вернулся в комнату. Дюкло продолжал что-то бубнить в телевизоре. Усевшись на диван, Сэм думал было переключиться на другой канал, но веки неожиданно налились свинцовой тяжестью. Ватанабэ понял, что сейчас заснет, прямо в одежде, более того - сидя.
- Безобразие... - протянул он, пытаясь снять таки с себя галстук. - Мало того, что бывшего кардинала в телевизор пускаем, так еще и раздеться лень... Хр-р-р-р...
Карапуз на руках Киоко рыдал и визжал, не унимаясь. Ребенку чего-то там недодали, и мир превратился в Содом и Гоморру. Смущенная молодая мать, краснея, вот уже минут пять безуспешно пыталась успокоить ревущее чадо, одновременно испрашивая совета у подруги.
- Ну, хороший мой, ну успокойся, малыш. Ая, ну что это такое? - металась глазами от ребенка к подруге Киоко.
- Тшшшшшш, тиби-тиби! - сюсюкала Аяме, пытаясь отвлечь внимание детеныша. - Надо было уйти пораньше и уже уложить его спать!
Девушки сидели рядом, освещаемые нежно-оранжевым солнцем вечернего Токио, пронзавшего оконное стекло и заливавшего светом вагон электрички. Совсем юная Киоко с маленьким сыном и ее подруга Аяме возвращались от друзей, сегодня переехавших в Центр. По такому случаю, девушки слегка задержались, и взятое с собой дитя Киоко теперь капризничало, недовольное нарушенным распорядком дня. Сынишка извивался у нее на коленях, порываясь встать в проходе своими нетвердыми еще детскими ножками. Мама изо всех сил, но нежно, удерживала ребенка от столь опрометчивого и капризного поступка. Аяме тоже подключилась к процессу усмирения крохотного строптивца, поскольку карапуз всегда любил добрую тетю Аю. Совместными усилиями им почти удалось перекрыть поток горьких детских слез и ультразвукового крика, когда с сиденья напротив раздалось:
- Заткните же своего ублюдка.
Киоко опешила, услышав это. Подобная грубость, конечно, могла быть продиктована раздражением, вызванным криками ее сына, но столь бесцеремонно бросаться подобными словами... Да еще так... Произнесена эта чудовищно оскорбительная фраза была с таким спокойствием, будто говоривший просил их подвинуться.
Побагровевшая от возмущения Аяме кинула взгляд на хама. Во всем вагоне в столь поздний час кроме них ехали всего двое: сухопарый старичок-японец и какой-то гайдзин средних лет, читавший книгу в мощном тяжелом переплете. Закатный свет солнца осветил обложку, на которой крупными латинскими буквами было написано 'Abarat'. Слова оскорбления, несомненно, произнес иностранец.
- Эй вы! Повежливее себя ведите! - яростно сверкая глазами, бросила мужчине Аяме. Киоко, сердитая и удивленная, продолжала успокаивать сынишку, изредка окидывая наглеца хмурым взглядом. Подобная вопиющая бестактность переборола даже извечную пугливость японских женщин перед чужестранцами.
В ответ на фразу Аяме мужчина медленно принялся закрывать книгу, варварски загнув уголок страницы вместо того, чтобы оставить закладку. Он делал это нарочито медленно, словно с трудом соединяя половинки книги вместе. Гайдзин будто наслаждался зрелищем неуклонно сливающихся в единую спрессованную массу ослепительно белых листов бумаги. Наконец, закрыв непонятного 'Абарата', он поднял глаза на подруг.
Незнакомцу на вид можно было дать лет тридцать, хотя широкие болезненные тени под глазами, отливавшие густой чернотой десятков бессонных ночей, заметно старили его. Как и сильная, нездоровая бледность кожи. Он был сухощав, но явно не хил, о чем говорили широкие плечи и не болтающийся на теле, а плотно облегавший фигуру полуделовой пиджачный костюм темных тонов, с немного длинноватыми полами. Расстегнутый ворот рубашки открывал длинную, но не тонкую, шею. Густая черная шевелюра находилась в том состоянии растрепанности, что обычно предшествует или короткой стрижке в парикмахерской, или тщательной укладке волос во что-нибудь более приличное - то тут, то там волос торчали небрежными клочками, и в целом голова незнакомца казалась украшенной закопченной и покарябанной короной.
Маленькие черные глаза уставились на Аяме и Киоко.
- Я сказал, заткните своего ублюдка, - отчетливо повторил он, и этих безразличных глазах мелькнула искорка непонятного удовольствия. - И я еще веду себя вежливо.
- Ну знаете... - задохнулась от злости Аяме. - Да вы самый настоящий мерзавец! Оскорблять женщину с ребенком, которая вам ничего не сделала...
- Для начала: сделала. Ее маленький сучонок давил мне на нервы последние минут пять-семь, - все так же глядя на них, перебил ее ровным тоном гайдзин.
- Это не повод грязно ругаться! - не выдержала сама Киоко. - Мне, конечно, очень жаль, что мой сын вам мешает, но это же ребенок! Зачем так сразу...
- Не сразу, а после терпеливых и мучительных минут ожидания, пока вы заткнете этот мешок блевотины, - в своей отвратительной спокойной манере снова прервал собеседницу незнакомец. - И я очень рекомендую вам его таки заткнуть.
- Да... Да пошел ты в задницу, ба-а-ка! - взорвалась побагровевшая Аяме, которую серьезно задело за живое поведение гайдзина, посмевшего в таком тоне говорить с ними и оскорблять ребенка ее лучшей подруги. - Хамло несчастное! Импотент! Жертва пьяной акушер...
Девушка все еще продолжала исторгать лавинообразный поток оскорблений, когда неуловимым кошачьим движением незнакомец вскочил со своего места и оказался стоящим прямо перед их троицей. Правая рука его метнулась к поясу.
-...ки! - закончила фразу Аяме. И с последним звуком, вырвавшимся из ее рта, в вагоне грохнул выстрел.
Киоко вдруг ощутила адскую боль в груди. Словно кто-то запустил в нее острым тяжелым камнем. И еще ей в лицо брызнуло что-то теплое и липкое. Девушка хотела было протянуть к лицу руку и утереться, но поняла, что та не слушается. Вообще все тело мгновенно стало тяжелым как камень и более не
