Доримонта; она принесёт победу, да она и легче».
Рассуждая таким образом, он вошел в комнату с лёгкостью и изяществом, присущим весёлым придворным, среди которых он блистал, и приблизился к прелестной пленнице. Она сидела у стола, заваленного книгами и нотами, неподалеку от большого полуотворённого окна с цветным витражом; неяркий свет разливался по комнате, украшенной превосходными гобеленами, тончайшим фарфором и огромными зеркалами. Королевский будуар для новобрачной не мог быть обставлен с бо́льшим великолепием.
Роскошный костюм пленницы соответствовал убранству комнаты. В нём приметен был восточный вкус, который ввела тогда в моду восхитительная Роксалана. Из-под широких шаровар богато расшитого голубого атласа виднелась лишь грациозная ножка. Всё остальное было окутано длинным покрывалом из серебристого газа, который, подобно лёгкому туману, заволакивающему прелестный ландшафт, заставляет вас угадывать его скрытую красоту и воображать, быть может, больше, чем таится под ним. Сквозь покрывало едва виднелись другие части её наряда: яркий тюрбан и роскошный кафтан, также в восточном вкусе. Весь её костюм свидетельствовал о некотором кокетстве красавицы, которая ожидает знатного посетителя, и Бакингем улыбнулся про себя, вспоминая, как Кристиан уверял его в невинности и простодушии своей племянницы.
Он подошёл к даме en cavalier[90], вполне уверенный, что ему достаточно будет признать свою вину, чтобы получить прощение.
— Прекрасная мисс Алиса, — сказал он, — я знаю, что должен просить у вас прощения за неуместное усердие моих слуг: видя вас одну, беззащитную во время уличной драки, они взяли на себя смелость привести вас в дом человека, который скорее отдаст жизнь, чем доставит вам хоть минуту тревоги. Но виновен ли я в том, что мои люди сочли необходимым вмешаться ради вашей безопасности и, зная, что я не могу не принять в вас участие, задержать вас до моего возвращения, чтобы я самолично мог исполнить ваши приказания?
— Вы не слишком торопились, милорд, — ответила дама. — Я уже два дня здесь, в плену, забыта и оставлена под надзором слуг.
— Что вы говорите? Забыта? — воскликнул герцог. — Клянусь небом, если кто-нибудь из моих лучших слуг забыл о своих обязанностях, я тотчас выгоню его.
— Я не жалуюсь на недостаток учтивости со стороны ваших слуг, милорд, — ответила дама. — но, мне кажется, сам герцог должен был бы сразу же объяснить, почему он осмелился задержать меня, как государственную преступницу?
— Может ли божественная Алиса сомневаться, — сказал Бакингем, — что если бы не время и расстояние, эти злейшие враги любви и страсти, то в ту минуту, когда вы переступили порог дома вашего покорного слуги, он лежал бы у ваших ног, ибо с тех пор, как он увидел вас у Чиффинча в то роковое утро, он не способен был думать ни о ком другом, кроме вас?
— Значит, милорд, — сказала дама, — мне следует полагать, что вы были в отсутствии и что со мною так поступили без вашего согласия?
— Я уезжал по приказанию короля, — без запинки ответил Бакингем. — А что я мог сделать? В ту самую минуту, когда вы ушли от Чиффинча, его величество так поспешно приказал мне сесть в седло, что я не успел даже сменить своих атласных туфель на сапоги[91]. Если моё отсутствие причинило вам хоть малейшие неудобства, вините в том необдуманное рвение людей, которые, видя, что я уезжаю из Лондона, обезумевший от разлуки с вами, поспешили, и с самыми лучшими намерениями, приложить все усилия, чтобы, доставив ко мне в дом прекрасную Алису, избавить своего господина от отчаяния. И кому им было доверить вас? Выбранный вами покровитель — в тюрьме или бежал, отца вашего нет в Лондоне, дядя уехал на север. К дому Чиффинча вы выразили вполне понятное отвращение. Чье жилище могло быть для вас приличнее дома вашего преданного раба, где вы можете навсегда остаться королевой?
— Запертой на замок? — заметила дама. — Такая корона мне не но вкусу.
— Вы не хотите понять меня! — ответил герцог, опускаясь перед нею на колено. — Может ли жаловаться на короткое заточение дама, обрекающая на вечный плен столько сердец? Сжальтесь же и откиньте это ревнивое покрывало: только жестокие божества вещают свои пророчества во мраке. Позвольте хотя бы моей руке…
— Я избавлю вас от недостойного труда, ваша светлость, — надменно сказала пленница и, встав, откинула вуаль. — Посмотрите на меня, милорд герцог, и подумайте, разве эти черты произвели на вас столь глубокое впечатление?
Бакингем взглянул и был так поражен, что вскочил на ноги и словно окаменел. Перед ним стояла женщина, не похожая на Алису Бриджнорт ни ростом, ни сложением: маленькая, почти ребенок, и стройная, как статуэтка, она была одета в несколько коротких жилеток из вышитого атласа, надетых одна на другую. Жилетки эти были разных цветов или, скорее, разных оттенков одного и того же цвета, во избежание яркого контраста. Они были открыты спереди, являя взору шею, прикрытую превосходными кружевами. Поверх всего была наброшена накидка из пышного меха. Из-под маленького, но величественного тюрбана, небрежно надетого, рассыпались по плечам угольно-чёрные локоны, которым могла бы позавидовать сама Клеопатра. Изысканность и великолепие этого восточного наряда соответствовали смуглому лицу незнакомки, которую можно было принять за уроженку Индии.
На её лице, неправильность черт которого искупалась живостью и одушевлением, горящие, как бриллианты, глаза, и белые, как жемчуг, зубы сразу привлекли внимание герцога Бакингема, отличного знатока женских прелестей. Одним словом, у странного и необыкновенного существа, так внезапно появившегося перед ним, было лицо, которое не может не произвести впечатления, которое невозможно забыть и которое заставляет нас на досуге придумывать сотни историй, способных представить нашему воображению эти черты во власти самых различных чувств. Каждый, вероятно, помнит такие лица: своей захватывающей оригинальностью и выразительностью они запоминаются гораздо лучше и дают воображению значительно большую пищу, чем правильность и красота черт.
— Милорд герцог, — сказала незнакомка, — моё лицо, кажется, произвело обыкновенное действие на вашу светлость. О, несчастная пленная принцесса, рабом которой вы готовы были стать! Боюсь, что вы хотите выгнать её вон, подобно Золушке, и отправить искать счастья среди лакеев и слуг?
— Не могу опомниться! — вскричал герцог. — Этот бездельник Джернингем… Я с ним разделаюсь!
— Не гневайтесь на Джернингема, — возразила дама, — вините в том своё долгое отсутствие. Пока вы, милорд, по приказу короля скакали на север в своих белых атласных туфлях, законная принцесса проливала слезы, сидя здесь в трауре, безутешная и одинокая. Целых два дня она предавалась отчаянию. На третий день явилась африканская волшебница, чтобы увести отсюда вашу пленницу и заменить её другой. Думаю, милорд, что это происшествие принесёт вам дурную славу, когда какой-нибудь верный оруженосец будет пересказывать любовные приключения второго герцога Бакингема.
— Разбит в пух и прах! — вскричал герцог. — Но клянусь, у этой обезьянки есть склонность к юмору. Скажи мне, прелестная принцесса, как ты осмелилась сыграть со мной такую шутку?
— Осмелилась, милорд? — спросила незнакомка. — Спрашивайте об этом других, а не меня, я ничего не боюсь!
— Клянусь честью, я верю, ибо чело твоё смугло от природы. Но скажи мне, кто ты и как тебя зовут?
— Кто я, вы уже знаете: я волшебница из Мавритании. Имя моё Зара.
— Но мне кажется, это лицо, эти глаза, эта фигура… Скажи мне, — продолжал герцог, — не та ли ты танцовщица… не тебя ли я видел несколько дней тому назад?
— Может быть, вы видели мою сестру, мы с ней близнецы, но не меня, милорд, — ответила Зара.
— Да, но твоя сестрица, если только это была не ты, столь же нема, сколь ты разговорчива. Нет, я всё же думаю, что это была ты и что сатана, который так хорошо умеет властвовать над женщинами, заставил тебя в прошлый раз притвориться немой.
— Думайте как вам угодно, милорд, — сказала Зара. — Истина от этого не изменится. А теперь позвольте мне проститься с вами. Не угодно ли вам передать какие-нибудь приказания в Мавританию?
— Погоди немного, принцесса, — сказал герцог. — Вспомни, что ты добровольно заняла место моей
