спокойном — я в этом не сомневаюсь — рассмотрении их вашим величеством.
— Величеством! — воскликнул герцог. — Милейший Кристиан, ты так долго дружил с пуританами, что запутался в придворных титулах.
— Не знаю, как мне извиняться, милорд, — ответил Кристиан, — разве что сослаться на то, что мне явилось пророческое видение.
— Такое же, какое дьявол явил Макбету, — сказал герцог. Он встал, прошелся по комнате и снова сел. — Ну, Кристиан, говори смелее! Что ты задумал?
— Я? — спросил Кристиан. — Что я могу? Я ничего не значу в таком деле, но я считаю своим долгом сообщить вашей светлости, что благочестивые жители Лондона (слово «благочестивые» он произнес с насмешкою) не хотят долее оставаться в бездействии. Мой брат Бриджнорт стоит во главе Уэйверовской секты, ибо, да будет вам известно, после долгих сомнений и колебаний, он, пройдя все должные испытания, стал приверженцем Пятой монархии. В его распоряжении двести отлично вооруженных молодцов, и они готовы выступить хоть сию минуту. Если люди вашей светлости чуть-чуть им помогут, они легко завладеют Уайтхоллом и захватят в плен всех его обитателей.
— Наглец! — сказал герцог. — И ты смеешь предлагать это мне, пэру Англии?
— Нет, что вы! — ответил Кристиан. — Было бы величайшей глупостью, если бы ваша светлость появились там до окончания дела. Но позвольте мне от вашего имени сказать несколько слов Бладу и его товарищам. Среди них есть четверо немцев — они настоящие книппердолинги, анабаптисты, и могут быть особенно полезны. Вы умны, милорд, и знаете, сколь ценен может быть свой личный отряд гладиаторов, как знали это Октавий, Лепид и Антоний, когда с помощью такой же силы разделили между собою весь мир.
— Постой, постой, — сказал герцог. — Предположим, я позволю моим псам соединиться с вами — разумеется, если буду совершенно уверен в безопасности короля, — какими средствами вы надеетесь овладеть дворцом?
— Храбрый Том Армстронг[103], милорд, обещал использовать своё влияние на гвардию. Затем на нашей стороне молодцы лорда Шафтсбери. Тридцать тысяч человек готовы восстать, стоит только ему пошевелить пальцем.
— Пусть шевелит хоть обеими руками, и если на каждый палец найдется по сотне людей, это будет больше, чем можно рассчитывать, — заметил герцог. — Вы ещё не говорили с ним?
— Конечно нет, милорд, пока мне неизвестно решение вашей светлости. Если вы рассудите не прибегать к его помощи, то у нас есть голландцы — паства Ганса Снорхаута на Стрэнде, французские протестанты с Пикадилли, все Леви с Льюкеиор-лейн и магглтонианцы с Темз-стрит.
— Убирайся ты прочь с этаким сбродом! Воображаю, какая поднимется вонь от сыра и табака. В ней сразу потонут все ароматы Уайтхолла. Избавь меня от подробностей, любезный Нед, и скажи коротко, сколько у тебя этих весьма пахучих молодцов?
— Полторы тысячи человек, притом хорошо вооруженных, милорд, — ответил Кристиан, — не считая черни, которая наверняка восстанет. Толпа уже чуть не разорвала на куски тех людей, что были сегодня оправданы судом по делу о заговоре.
— Понятно. А теперь выслушай меня, христианнейший Кристиан, — сказал герцог, поворачиваясь вместе со стулом прямо к стулу своего собеседника. — Ты сообщил мне сегодня множество разных новостей. Отплатить ли тебе тем же? Доказать ли, что и мои сведения так же точны, как твои? Сказать ли тебе, для чего ты решился двинуть всю эту орду, начиная с пуритан и кончая свободомыслящими, на Уайтхолл, не дав мне, пэру королевства, ни минуты, чтобы обдумать и приготовиться к такому отчаянному шагу? Сказать ли тебе, для чего ты хочешь уговорами, обольщением или принуждением заставить меня участвовать в твоей затее?
— Если вам угодно, милорд, сообщить мне ваши мысли — я откровенно отвечу, отгадали ли вы.
— Сегодня в Лондон приехала графиня Дерби, и вечером она будет при дворе, надеясь на благосклонный прием. В суматохе её нетрудно будет захватить. Не правда ли, господин Кристиан? Предлагая мне насладиться мщением, ты и сам жаждешь вкусить этого изысканного лакомства?
— Я не осмелюсь, — ответил Кристиан, слегка улыбаясь, — подать вашей светлости кушанье, не отведав его предварительно сам.
— Сказано от души, — заметил герцог. — Что ж, иди, друг. Отдай это кольцо Бладу. Он знает его и станет беспрекословно повиноваться тому, в чьих руках оно окажется. Пусть соберет моих гладиаторов, как ты остроумно называешь моих coupe-jarrets[104]. Можно также пустить в ход наш давний козырь — немецкую музыку; я уверен, что инструменты у тебя настроены. Но помни, мне ничего не известно, и Раули должен быть в полной безопасности. Я перевешаю и сожгу на кострах всех подряд, если с его чёрного парика[105] упадет хоть один волос. А что потом? Лорд-протектор королевства? Нет, погоди, Кромвель сделал этот титул несколько непопулярным. Лорд-наместник? Патриоты, взявшие на себя задачу отомстить за оскорбление нации и во имя справедливости удалить от короля злонамеренных его советников — так, я полагаю, будет объявлено, — не могут ошибиться в выборе.
— Никак не могут, милорд, — подтвердил Кристиан, — поскольку во всех трёх королевствах есть только один человек, на которого может пасть выбор.
— Благодарю, Кристиан, — сказал герцог. — Я во всём полагаюсь на тебя. Ступай, подготовь всё как следует — и можешь быть спокоен: я не забуду твоих заслуг. Мы приблизим тебя к нашей особе.
— Вы привязываете меня к себе двойными узами, милорд, — сказал Кристиан. — Но помните, что, избавляясь от неприятностей, которые метут произойти при схватках с войсками противника, вы должны быть готовы в любую минуту встать во главе ваших друзей и союзников и явиться во дворец, где вы будете приняты победителями как командир, а побежденными — как спаситель.
— Понимаю… Понимаю тебя и буду готов, — ответил герцог.
— И, ради бога, милорд, — продолжал Кристиан, — пусть любовные забавы, эти настоящие Далилы вашего воображения, не станут вам сегодня поперек дороги, пусть они не смогут помешать выполнению нашего великолепного плана.
— Ты считаешь меня идиотом, Кристиан! — с горячностью воскликнул герцог. — Это ты тратишь время попусту, когда пора отдавать последние приказания перед смелым ударом. Иди. Нет, постой, Нед, скажи мне, когда я вновь увижу это существо, сотканное из воздуха и огня, эту восточную пери, умеющую проникать в комнату сквозь замочную скважину и исчезать через окно, эту черноглазую гурию из мусульманского рая? Когда я вновь унижу её?
— Когда у вашей светлости в руках будет жезл лорда-наместника королевства, — ответил Кристиан и вышел из комнаты.
Некоторое время Бакингем был погружен в глубокое раздумье.
«Правильно ли я поступил? — рассуждал он сам с собой. — И мог ли я поступить иначе? Не поспешить ли мне во дворец и не предупредить ли Карла об измене? Клянусь богом, я это сделаю! Джернингем, карету! Брошусь к его ногам, признаюсь ему во всех глупостях, о которых размечтался вместе с этим Кристианом. И тогда он посмеется надо мною и прогонит меня? Нет, я уже был у его ног сегодня и услышал отказ. Снести два оскорбления в один день — слишком много для Бакингема».
После таких размышлений герцог сел за стол и принялся наскоро писать имена молодых дворян и лордов, а также связанных с ними всевозможных проходимцев, которые, как он надеялся, признают его своим вождем в случае мятежа. Едва он покончил с этим занятием, как Джернингем принес ему шпагу, шляпу и плащ и доложил, что карета подана.
— Вели отложить, — сказал герцог, — но пусть кучер будет наготове. Пошли ко всем, чьи имена написаны здесь; вели сказать, что мне нездоровится и я прошу их к себе на лёгкий ужин. Отправь посыльных немедленно и не жалей денег. Почти все они сейчас в клубе на Фуллерс Ренте.[106]
Поспешные приготовления к неожиданному празднику были вскоре окончены, и во дворец начали съезжаться званые гости, большую часть которых составляли люди, всегда готовые повеселиться, хотя и не столь охотно откликавшиеся на зов долга. Тут были юноши из знатных фамилий; были также, как это часто водится в свете, и такие, кто родовитостью похвалиться не мог, кому талант, наглость, живость ума и страсть к игре открывали путь к сердцам высокопоставленных прожигателей жизни. Герцог Бакингем
