принялся прохаживаться от нее до двери и обратно. - Личная свобода как высшая ценность... Мощно задвинул, дитя мое. Понимаешь ли, именно принцип личной свободы, возведенной в абсолют, насаждали в умах своих слуг ребята из тех самых циничных любителей сбиваться в группы. Они-то прекрасно понимали, что в абсолют свободу отдельно взятого человека возводить нельзя. Так что мне не совсем понятны твои претензии.
- Просто... Ну, я не понимаю, почему вы называете в качестве причины гибели старой цивилизации индивидуализм и то, что они ценили личное выше общественного.
- Ты не совсем прав, - Ахремов остановился и внимательно поглядел на Марлона. - Общественное, по большому счету, всегда будет уступать личному в девяти из десяти случаев. Вопрос лишь в том, что этого иной раз слишком мало для существования общества. А на тогдашнем Западе становление личного во главу угла приняло масштабы катастрофические. Благополучием общества, цивилизации, мира, жертвовали в угоду интересам тех самых циничных групп бандитов. Сидящие сверху любители личной свободы постепенно разрушали под собой троны, сгрызая их, чтобы насытиться.
Лектор вновь принялся ходить туда-сюда.
- Главное отличие человека от животного заключено в его общественной природе. Гомо сапиенс куда более организованы и социализированы, чем какие-нибудь муравьи. Люди создают общество, в котором существуют, помогая друг другу. И когда во главе общества становятся эксплуататоры, растящие брюхо за счет остальных, такое общество обречено на медленную смерть. Именно против подобной участи пытались бороться создатели советской цивилизации. Ведь идея, заложенная в фундамент их проекта, должна была способствовать созданию общества, где свободные на личном уровне люди не отделяли себя от общества и органично поддерживали в нем жизнь, способствуя развитию всего человечества. Советский проект был предназначен для дарования не личной, но общей свободы, для создания той утопии, при которой, да простит меня Господь, не нужен был бы останавливающий войну Спаситель. Но увы! Именно проникшая ласковой змеюшкой в среду вождей советского общества идея главенства личной, маленькой утопии привела к краху столь важного эксперимента. Однако я вижу, что ты, дитя мое, еще что-то хочешь сказать.
- Я просто подумал: а если не становиться ни тем, ни тем? В смысле, ни тем, кем управляют, ни тем, кто управляет. Просто быть свободным, не влезая в большие игры.
- Хе-хе, - Ахремов притопнул ногой. - А это, дитя мое, просто невозможно. Ты ведь живешь в обществе. И частью его всегда останешься. Сказки пресловутых антисистемщиков о полностью независимых ни от кого суперменах - они только сказки. Человек всегда - всегда - является частью чего-то большего, хочет он того или нет. Да и антагонизм же появляется. Общество само противопоставит тебя себе, если ты отмежуешься. Как говорится, если ты плюнешь в коллектив - коллектив утрется, а вот если коллектив плюнет в тебя - ты утонешь. Хотел бы я представить кого-то, кто рискнет стать врагом всего мира.
Серенада Моцарта, незабываемая Gran Partita, звучала, пока еще тихо, из многочисленных колонок, установленных в комнате. Мягкий полумрак, подкрашенный светом единственного светильника под абажуром, окутывал обнаженную фигуру мужчины, стоявшего в самом центре помещения и, казалось, впитывавшего кожей сходящиеся на нем волны чудесной музыки. Он замер, чуть разведя в стороны крепкие красивые руки, чистотой кожи способные соперничать с женскими. Однако мужественность хозяина подчеркивалась скульптурной красоты мускулами, в широких тенях казавшимися особенно привлекательными. Большие глаза, обрамленные пушистыми ресницами, тоже почти женскими, были закрыты, широкое уютно круглое лицо с аккуратной короткой бородкой без усов обратилось вверх. Он словно молился, но ни единого звука не срывалось с плотно сомкнутых губ. Стройное, напоенное внутренней силой тело казалось напряженным, но спина была расслаблена. Эту расслабленность видела лежащая в оставленной мужчиной постели женщина, зажегшая прикроватный светильник.
Подобная экзальтация, непременно находившая на партнера, стоило зазвучать классике, ее всегда слегка раздражала. Он и сам любил подтрунивать над собой, говоря, что страдает болезнью классических злодеев - любовью к такой же классической музыке. Но от того страсть слушать сочинения давно умерших композиторов не утихала.
- Иногда у меня складывается ощущение, что с этой своей звуковой системой ты испытываешь оргазм чаще, чем со мной, - сказала она в широкую спину. Женщина вовсе не собиралась звучать так, словно обиженно надувает губки, но оно как-то само вышло.
Он даже не шелохнулся, по-прежнему внимая Моцарту. Брови женщины недовольно сошлись на переносице. Она терпеть не могла, когда он не реагировал на замечания. Белоснежная ручка с длинными ногтями сердито дернула покрывало, наброшенное на обнаженное тело. Пепельного оттенка волосы упали на покатые плечи, когда женщина встала с кровати.
Слух его всецело отдавался тонкому искусству, но все же мужчина различил почти неслышные шаги босых ног, утопавших едва ли не по щиколотку в роскошном ковре. Торс, достойный атлета, не дрогнул, когда его обвили ее руки, а спина ощутила теплое дыхание. Прижимаясь всем телом, женщина вновь заговорила.
- Иногда твои пристрастия кажутся на редкость нелепыми.
Обращенные к потолку, или может быть, к неведомым небесным далям, что заслоняло презренное обиталище человека, глаза наконец открылись. Они отливали синевой густого, богатого солнцем и дождем неба. Взглянув на силуэт их объятия на стене - уродливый, скособоченный гиперболами теней - мужчина тихо усмехнулся.
- В мире должно быть место нелепости, Грета. Да и не нам с тобой говорить о ней - ведь сами наши встречи здесь кажутся парадоксом.
- Да, тут с тобой не поспоришь, - она сильнее прижалась к его спине, стараясь услышать биение сердца. - Часто я едва сдерживаюсь. Как в последний раз, на собрании.
- Ты так старательно не смотрела на Анну, что я почти испугался, - мужчина по-прежнему оставался неподвижен.
- А ведь была всего в шаге от того, чтобы выдрать ей по клокам эту рыжую швабру на голове, доставшуюся от мамочки, - Грета воинственно уткнулась носом меж его лопаток. - Думаешь, это просто, бессердечный ты мой?
Одна из обнимавших торс мужчины руки поднялась к груди. Ладошка легла на сердце, как будто принося неведомую клятву.
- Зато мне было легче на тебя рычать, когда я злилась.
- Выходило правдоподобно, - снова усмехнулся Вендиго, поворачиваясь к ней. - Наши дурачки купились.
- О да! - хихикнула Грета. - Особенно твоя напыщенная якобы теща. Мне вот интересно, она такая неподвижная ради значительности? Или просто боится, что стоит дернуться, и она вся сморщится в мопса?
- Нехорошо обижать стариков, - руки Октавиана заскользили по ее бедрам. - Вдруг мы сами проживем столько же?
- Надеюсь на это, - чувствуя движения мужчины, Грета задышала жарче. - Если у нас хватит ума.
- По крайней мере, их мы точно переживем, - поднимаясь все выше, он почти шептал ей на ухо. - Беспокоиться об игрушках Крестоносцев в то время, когда под самым носом сочнейшие зоны отчуждения и толпы Наследников - это надо иметь мощнейший склад ума. Из тех, что отсеивает эволюция.
- Они слишком ненавидят Жана-Мишеля, чтобы как следует соображать, - теперь и она сбилась на шепот. - Но при этом слишком трусливы и никогда не осмелились бы на то, что ты задумал.
- Они просто заигрались во вседозволенность, - сильные ладони Октавиана уже достигли ее груди. - И не хотят, чтобы им дали по рукам.
- Тогда они обречены, - едва слышно произнесла она. - Либо Союз, либо ты...
- Союз ждет участь гораздо более веселая, нежели та, что я уготовал нашим изувеченным друзьям. А ведь они даже не могут чувствовать музыку.
