Приемные родители с детства готовили Аделию к жизни девушки из хорошего общества, которой должно в поисках достойного жениха порхать с пира на пир и с празднества на празднество – кокетничать, очаровывать, говорить глупости и принимать комплименты. Но потом вышло так, что она рано увлеклась медициной и ей было некогда посещать балы, да и не тянуло. Еще позже Аделия решила для себя, что никогда не выйдет замуж. И стало совсем уж бессмысленно тратить время на пустые разговоры с чванливыми дамами и тупоумными кавалерами, на бесконечные званые ужины и танцы до утра. Приемные родители не настаивали на браке и позволяли Аделии жить, как ей хочется, то есть в стороне от развлечений салернской знати. Мало-помалу она так отвыкла от атмосферы маскарадов и дворцовых пиров, что, изредка и вынужденно попадая на них, чувствовала себя неловко, не могла расслабиться и веселиться. По мере возможности Аделия жалась где-нибудь за колонной, робея, краснея и сердясь на свою застенчивость и «неотесанность».
Поэтому приглашение на местное празднество скорее напугало ее, чем обрадовало.
И Аделия инстинктивно начала искать предлог для отказа.
– Надо бы спросить господина Симона… как он…
Но Симон был далеко, разбирал в крепости копии долговых расписок.
– Конечно, он пожелает идти, – возразила Гилта, – с чего бы ему кобениться?
Тут Гилта, наверное, права. Симон будет даже чрезвычайно рад побывать на празднике: когда вино развяжет людям языки, можно многое разузнать!
Вздохнув, Аделия сказала – единственно затем, чтобы в препирании с Гилтой оставить последнее слово за собой:
– А вы все же пошлите Ульфа в крепость, к Симону.
Преодолев первый приступ детской робости, Аделия вдруг ощутила в себе желание развеяться на празднике. А то душа совсем скукожилась! В Кембридже она занималась то детскими смертями, то больными. И ниоткуда нет радости. Злой кашель одного грудничка перешел в пневмонию – помрет небось. Мужчина с малярией скончался – несмотря на все ее усилия. Отправился к праотцам и тот, что с камнями в почках. Умерла молодая мать, которую привезли слишком поздно… В массе прискорбных неудач было несколько успехов – благополучная ампутация, излеченный жар, вправленная грыжа. Но каждое фиаско оставляло рубец на душе. Бессилие медицины усугублялось невежеством, глупостью и беспечностью людей.
Как было бы чудесно хотя бы на несколько часов забыть обо всем мрачном! Аделия, по обыкновению, останется на заднем плане – никто ее и не заметит. Ну и вдобавок успокаивало, что это все-таки Кембридж, задворки мира, и даже знать тут проще, без салернских церемоний и тонкостей, без надменного говора и низкого злорадства королевского двора. Нет никакого смысла полошиться – праздник будет вполне буколическим событием, вроде деревенского пира.
И как славно будет попариться – хотя бы в чане для стирки! Не бойся она норова Гилты – в первый же день попросила бы нагреть воды. А то стеснялась: вдруг экономка огрызнется, что и это не входит в круг ее обязанностей!
Словом, и не надо бы соглашаться идти на праздник, да что уж там!
Судя по основательности приготовлений Гилты и обеих Матильд, у хозяйки и спрашивать не собирались, желает она купаться или нет, хочет идти на пиршество или намерена остаться дома.
Со сборами надо было поторопиться. Гонец с приглашением явился досадно поздно! Нет бы предупредить их накануне! Празднество начиналось в полдень и могло затянуться на шесть-семь часов.
Служанки раздели Аделию донага и помогли забраться в чан. От воды поднимались пар и аромат заморской дорогой гвоздики, которые забивали едкий запах щелока. Матильды принялись немилосердно тереть хозяйку жесткими мочалками. Затем намылили ей волосы добавочной порцией древесной золы, опрокинули на голову ушат теплой воды и в завершение ополоснули ее отваром лаванды.
После этого Аделии помогли выбраться из чана, завернули в холстину и поставили на колени, головой в жерло печи, еще горячей после приготовления хлебов. Пока хозяйка сушила волосы, за ее спиной шло деловито-бесцеремонное совещание. Длина волос вызывала общее разочарование – почти отчаяние.
– Да, коротки для настоящей прически, но цвет довольно приятный, – изрекла Гилта.
Аделия не имела привычки тратить время на возню с внешностью, а уход за длинными волосами, гордостью всех знатных дам, был бы настоящей морокой. Поэтому ее волосы никогда не были длиннее локтя. Когда отрастали больше, Аделия брала ножницы и, не глядя в зеркало, двумя-тремя чиками приводила себя в порядок.
– Даже не представляю, что из этой пигалицы получится, – сказала Матильда Сдобная тоном бывалой камеристки. – Разве что уложить в серебряные сетки. Красиво, и никто не разберется, что она, считай, лысая.
– Дорогое удовольствие! – строго возразила Гилта.
– Я не лысая! И пока даже не знаю, пойду на празднество или нет! – в панике простонала Аделия.
На это Гилта проворчала себе под нос:
– Пойдете, пойдете! Куда вы денетесь?
Против такого напора было трудно устоять. По-прежнему на коленях и головой в печке, салернка замахала рукой в сторону лавки, где лежала ее сумка. К счастью, с деньгами не было трудностей: благодаря верительному письму сицилийского короля в Англии им был открыт неограниченный кредит у местных представителей лукканских банкиров.
– Купите все, что нужно, – сказала Аделия и, устыженная искренней заботой, добавила: – Ну и вам не грех принарядиться. Возьмите себе по штуке лучшего камлота на платье.
Гилта расплылась в улыбке, но тут же рассудительно осадила не в меру расщедрившуюся хозяйку:
– Будет с нас и льна!
Наполовину сварившуюся Аделию оттянули от печки и одели. Одна из Матильд сбегала в ближайшую лавку и вернулась с серебряными сетками. Волосы хозяйки прилежно и со знанием дела расчесали – в итоге они вдруг засияли золотом. В готовой прическе закрепили булавками бархатные мешочки с заранее подшитой густой, но тонкой сеткой из серебра, которая прикрыла бедноту кос над ушами. Под конец сложной процедуры преображения Аделии из замарашки в блистательную даму в комнату сунулся только вернувшийся из города Симон.
Он застыл на пороге и восхищенно выдохнул:
– Ну и ну!
А Ульф и вовсе открыл рот.
Смущаясь и краснея, Аделия залепетала:
– Столько хлопот, а я еще даже не решила, идти или нет…
– Как можно отказаться?! Дорогой доктор, если вы лишите кембриджское общество счастья лицезреть такую красавицу – здешнее небо зарыдает и затопит весь край слезами! Не станьте причиной второго потопа! Во всем мире краше вас только одна женщина – в Неаполе, хозяйка моего дома и сердца!
Аделия благодарно улыбнулась. Чуткий мужчина угадал, что только от смягченного шуткой комплимента она не провалится под землю со стыда. Симон часто упоминал обожаемую жену – и по душевной потребности, и с умыслом. Таким образом он деликатно подчеркивал свою связанность крепкими узами любви и брака. Аделия не должна бояться или класть на него глаз. Во время долгого путешествия они поневоле всегда были рядом – порой и ночами. Взаимное доверие было защитой от пустых тревог и ненужных осложнений. В итоге у них сложились добрые товарищеские отношения. Симон уважал ее мастерство, Аделия ценила ум и знания компаньона.
Аделии не могло не польстить, что Симон сравнил ее со своей женой – стройной неаполитанской красавицей с лицом как слоновая кость, на которой он женился двадцать лет назад. Теперь, девятью детьми позже, Ребекка, конечно, изменилась. Однако в сознании Симона она оставалась свежей прекрасной девушкой.
Симон вернулся с хорошими новостями.
– Скоро поплывем домой! – провозгласил он. – Окончательно радоваться рано, но я установил, что существуют копии сожженных долговых расписок. Иначе и быть не могло. Хаим предусмотрительно держал списки у своих банкиров. Документов масса – повешенному еврею, похоже, была должна половина страны!
