Сборщик податей пояснил недоумевающим спутникам:
– Канцелярская банда из столицы. Скоро начнется выездная сессия королевского суда. Чиновники будут несколько дней готовить дела к разбору… Сюда, пожалуйста. Они положили тело в церкви.
Однако в храме покойника не оказалось. Там был только священник, отец Алкуин, который ходил с кадилом по всем углам и заново освящал дом Божий.
– Ах, сэр Роули, – сказал он, – такая досада! Утопленник оказался жидом! В полной уверенности, что он христианин, мы приняли его в храм, а как раздели… – тут он понизил голос, чтобы женщины не слышали, и закончил: – увидели доказательство противного. Мертвец обрезанный. Вот незадача!
– И как вы поступили с телом?
– Разумеется, мы не могли оставить его в церкви. Я велел унести покойника прочь. Да и в нашей земле хоронить евреев запрещено. Сколько бы жиды ни сетовали, а закон есть закон. Только епископ может сделать исключение. Однако я позвал в крепость настоятеля Жоффре, чтоб тот утихомирил иудеев. Благо, он умеет ласково говорить с ними.
Тут священник увидел в дверях храма Мансура, который задержался на дворе, и сердито закрестился:
– Вы что, хотите испоганить храм Божий и другим язычником?! Гоните его вон отсюда!
Сэр Роули заметил отчаяние на лице Аделии, схватил маленького и плюгавенького священника, приподнял в воздухе и прорычал:
– Куда по твоему приказу уволокли тело Симона?
– Не ведаю. Отпусти, изверг проклятый!
Оказавшись на земле, отец Алкуин злобно прошипел:
– Не знаю и знать не желаю!
И он пошел кадить дальше.
Выйдя из церкви, Аделия сказала:
– Это срам, что они так неуважительно поступили с покойным. Пико, ради всего святого, позаботьтесь о достойном погребении!
Сэр Роули в душе был несколько шокирован. Он считал себя человеком умеренным и таковым при случае представлялся, но Симон, как ни крути, был набожным евреем. Терпимость Аделии, вкупе с отсутствием должного благочестия, весьма удручала Пико. Однако ее саму страшила мысль, что от тела Симона избавятся каким-нибудь неподобающим образом, без совершения положенных иудейской вере обрядов.
Врачевательницу неожиданно поддержала Гилта.
– Это не по-людски, – сказала она. – В Книге сказано: «Они забрали Господа моего и не знаю, где положили!»
Служанка произнесла цитату с благим намерением и с грустной помпой, но в данных обстоятельствах библейские слова обернулись простодушным богохульством.
– Клянусь Святым Духом, – сказал сэр Роули, – сделаю все возможное, чтобы мой добрый друг Симон был похоронен. Ждите. Пойду разузнаю.
Через несколько минут он вернулся с хорошей новостью: ничего непоправимого с телом не случилось, его просто забрали евреи.
По пути к той башне, где уже год жили-бедовали иудеи, Аделия благодарно пожала руку своей экономке.
В дверях башни настоятель Жоффре разговаривал с каким-то мужчиной. Салернка сразу угадала в нем раввина. Ни жалкой истертой одеждой, ни пейсами, ни отросшей бородой он не отличался от прочих узников. Особенными были глаза – начитанного и мудрого человека. Такие же, как у приора Жоффре, только печальнее. Люди с такими умными и грустными глазами были частыми гостями в доме ее приемного отца. Аделия искренне порадовалась, что в крепости есть настоящий талмудист – стало быть, в отношении набожного Симона будут соблюдены все тонкости иудейского обряда. Раввин, конечно же, ни за что на свете не позволит вскрывать тело, ибо это против божественного закона. И тут никакое красноречие сэра Роули не поможет. Однако в данном случае Аделию это не огорчало. Наоборот, она испытала облегчение – не придется выбирать между поиском правды и нежеланием кромсать мертвую плоть друга.
Увидев Аделию, настоятель Жоффре взял ее руки в свои и сочувственно произнес:
– Моя замечательная, это такой удар, такой удар! Для вас это, несомненно, великая утрата. По воле Бога, я знал Симона Неаполитанского совсем недолго, но успел заметить, какой дивной души был этот человек. Искренне скорблю по поводу его безвременной кончины.
– Господин настоятель, – строго сказал раввин, – чтобы вы ни говорили, но, согласно иудейскому закону, умерший должен быть похоронен в день своей смерти.
Аделия знала, что, по мнению евреев, оставить человека непогребенным более суток означает унизить его душу.
– Я же вам говорю, тут большие трудности, – сказал настоятель Жоффре и оглянулся в поиске поддержки на сборщика податей – человека более практичного и языкатого. – Сэр Роули, возникла малоприятная ситуация. Божьей милостью, мы удивительно долго были избавлены от подобного лиха. До сих пор за год вынужденного затвора в крепости не умер ни один еврей…
– Очевидно, благодаря здоровой пище, – неожиданно густым басом ввернул тщедушный раввин. По его непроницаемому лицу нельзя было понять, шутит он или нет.
– И поэтому, признаю свою вину, на этот случай еще не выработаны правила, – продолжил настоятель смущенным голосом.
– Проще говоря, в крепости нет места, где можно похоронить еврея. Так?
Настоятель кивнул:
– Боюсь, отец Алкуин всю землю крепости считает христианской.
Сэр Роули сердито скривил рот.
– Что ж, – сказал он, – сегодня ночью мы тайком вынесем Симона из крепости и похороним на городском кладбище.
– В Кембридже нет места, где можно похоронить еврея, – сухо сообщил раввин.
Все уставились на него. Кроме настоятеля, который потупил глаза.
– Погодите, – сказал Пико, – а где же похоронили Хаима и его жену?
Настоятель неловко кашлянул и ответил:
– В порядке исключения – за церковной оградой.
– Где лежат самоубийцы?
– Иное решение вызвало бы новые беспорядки.
Через приоткрытую дверь Аделии было видно, что в еврейской башне творится некая суматоха. Мужчины прохаживались по залу и беседовали, а женщины то и дело пробегали по винтовой лестнице вверх-вниз – то с ушатами воды, то с полотенцами и тряпками.
До Аделии дошло, что она уже давно слышит сверху какой-то странный повторяющийся громкий звук, что-то среднее между стоном и мычанием. Мужчины в зале и во дворе нарочито игнорировали шум.
– Что тут происходит? – спросила Аделия. Но увлеченные спором евреи не удосужились ответить на вопрос салернки.
– А куда вы обычно деваете своих покойников? – озадаченно спросил раввина сэр Роули.
– Увозим в Лондон, – ответил тот. – Только там, в еврейском квартале, есть наше кладбище. Единственное на всю страну.
– Это что же выходит? Если еврей помер в Йорке или на границе с Шотландией, в Девоншире или Корнуолле – его везут в Лондон? Срам какой…
– Да, отовсюду. И при этом еще платим изрядную мзду за то, что оскорбляем нашим покойником английские дороги. А по пути собаки с лаем прыгают на гроб. – Раввин невесело усмехнулся. – Еврею и жить трудно, и умереть дорого.
– Простите, я не знал об этом безобразии, – сказал сэр Роули.
Раввин вежливо улыбнулся и произнес с поклоном и прежним каменным лицом:
– Откуда? Пока лично не коснулось…
– Короче, ума не приложу, что и делать, – сказал настоятель. – Ситуация тупиковая. В крепости тело
